АРХИП ИВАНОВИЧ КУИНДЖИ

Архи́п Ива́нович Куи́нджи (при рождении Куюмджи; 15(27) января 1841, по другой версии 1842, местечко Карасу (Карасёвка), ныне в черте Мариуполя, Российская империя — 11 (24) июля1910, Санкт-Петербург, Российская империя) — русский художник греческого происхождения, мастер пейзажной живописи.

В памяти людей художник остался человеком вспыльчивым, буйного темперамента, но очень добром, искренним и умным. Исполненный высокого душевного благородства, устремленный к поиску добра и красоты. Куинджи безраздельно был предан бескорыстному служению искусству.

Архип Куинджи (в переводе с турецкого «куинджи» означает «золотых дел мастер») родился в Мариуполе (современная Донецкая область) в квартале Карасу, в семье бедного сапожника-грека. В метрике он значился под фамилией Еменджи — «трудовой человек». Мальчик рано лишился родителей и воспитывался у тёти и дяди по отцовской линии. С помощью родственников Архип выучился у учителя-грека греческой грамматике, затем, после домашних занятий, некоторое время посещал городское училище. По воспоминаниям товарищей, учился он плохо, зато уже тогда увлекался живописью и рисовал на любом подходящем материале — на стенах, заборах и обрывках бумаги.

Мальчик жил в большой бедности, поэтому с раннего детства нанимался на работу — пас гусей, служил у подрядчика Чабаненко на постройке церкви, где ему было поручено вести учёт кирпича, затем служил у хлеботорговца Аморетти. Именно последний (по другой версии, это был его знакомый, хлеботорговец Дуранте) однажды заметил рисунки Архипа и посоветовал ему поехать в Крым к знаменитому живописцу  Ивану Айвазовскому. В тринадцать лет по выжженной земле Крыма при­шел в Феодосию — к волшебнику-маринисту Айвазовскому, который умел писать луну и солнце, пере­давать сияние облаков и прозрач­ность воды. Но, как говорят, вели­кий художник разрешил мальчику только покрасить забор. Летом 1855 года Куинджи приехал в Феодосию и попытался поступить в ученики к художнику, однако ему было поручено лишь толочь краски и красить забор. Небольшую помощь в живописи оказал Архипу Ивановичу лишь молодой родственник Айвазовского, копировавший картины мастера и гостивший тогда у него. Так на­чался длинный путь в большое ис­кусство. После двух месяцев проживания в Феодосии Архип вернулся в Мариуполь, где стал работать ретушёром у местного фотографа, но через несколько месяцев уехал в Одессу, где снова занялся ретушированием. Через три года, в 1860 году, юноша уехал в Таганрог, где до 1865 года работал ретушёром в фотостудии С. С. Исаковича (Петровская улица, 82). В это же время он попытался открыть собственную фотостудию, но безуспешно.

В 1865 году Куинджи решил поступить в Академию художеств и уехал в Санкт-Петербург, однако первые две попытки оказались неудачными. Наконец он создал не дошедшую до наших дней картину «Татарская сакля в Крыму», написанную под очевидным влиянием Айвазовского, которую выставил на академической выставке в 1868 году. В результате 15 сентября Совет Академии художеств удостоил Куинджи звания свободного художника. Однако только после прошения в Академический Совет ему было разрешено сдавать экзамены по главным и специальным предметам для получения диплома. В 1870 году Куинджи получил звание не классного художника и с третьей попытки стал вольнослушателем Императорской Академии художеств. В это время он познакомился с художниками-передвижниками, в числе которых были И. Крамской и И. Репин. Это знакомство оказало большое влияние на творчество художника, положив начало реалистическому восприятию действительности.

Увлечение идеями передвижников привело Куинджи к созданию таких работ, как «Осенняя распутица» (1872, Государственный Русский музей, Санкт-Петербург), за которую он получил звание классного художника, «Забытая деревня» (1874, Государственная Третьяковская галерея, Москва), «Чумацкий тракт в Мариуполе» (1875, Государственная Третьяковская галерея, Москва). В этих картинах преобладала социальная идея, стремление выразить свои гражданские чувства, поэтому они были написаны в тёмных мрачных цветах. Правда, последняя картина отличалась среди них и прочих передвижнических пейзажей более разнообразной красочной гаммой и усложнёнными колористическими решениями, что несколько снимало ощущение тяжести и унылости и привносило в работу оттенок сочувствия к изображённым героям. Все эти работы были выставлены в рамках выставок Товарищества передвижников и имели большой успех. О Куинджи и его работах заговорили, и он, поверив в свои силы, перестал посещать занятия в Академии.

Однако художник вовсе не был бездумным воспроизводителем идей передвижников. С 1870 года Куинджи неоднократно бывал на острове Валаам, любимом месте петербургских пейзажистов, и в 1873 году создал два замечательных пейзажа «На острове Валааме» (Государственная Третьяковская галерея, Москва) и «Ладожское озеро» (Государственный Русский музей, Санкт-Петербург), которые стали своеобразным прорывом в передвижническом пейзаже и в какой-то мере отходом от него. Картина «На острове Валааме» выделялась реалистической передачей природы и использованием романтических элементов — тревожной светотени, условного грозового неба и таинственного мерцания сумрака. Полотно экспонировалось на академической выставке, затем — в Вене и в конце концов стала первой картиной Куинджи, которую купил для своей коллекции П. М. Третьяков.

Картина «Ладожское озеро» привлекала к себе внимание, помимо изящного, лёгкого и тонко написанного пейзажа, эффектом каменистого дна, просвечивающегося сквозь прозрачную воду. С ней был связан громкий скандал, разразившийся спустя десять лет: в 1883 году появилась картина Судковского «Мёртвый штиль», в которой был применён такой же приём. Куинджи обвинил Судковского в плагиате, поссорился с ним, хотя до этого случая художники дружили, и потребовал, чтобы в прессе, ставившей «Мёртвый штиль» в один ряд с его лучшими произведениями, уточнили момент об авторском праве, принадлежавшем ему. В скандал были втянуты и другие петербургские художники, одни из которых выступили на стороне Судковского, другие — на стороне Куинджи. Крамской и Репин открыто называли «Мёртвый штиль» «прямым заимствованием» у Куинджи. В конце концов победа осталась за Куинджи.

Кроме успеха этих работ, 1873 год ознаменовался для художника выставкой в Обществе поощрения художников ещё одной картины «Снег», за которую в 1874 году на международной выставке в Лондоне получил бронзовую медаль.

В 1875 году художник побывал во Франции, где был занят заказом свадебного фрака с цилиндром. Из Франции художник отправился в Мариуполь, где обвенчался с дочерью богатого мариупольского купца Верой Леонтьевной Кетчерджи-Шаповаловой, которую он полюбил ещё юношей. После свадьбы молодожёны отправились на Валаам. В свадебное путешествие из Санкт-Петербурга на Валаам Вера и Архип Куинджи отправились в начале осени 1875 года. На Ладоге угодили в сильнейший шторм: 5-метровые ледяные волны каждую минуту грозили поглотить судно.

Ночь прошла в молитвах и слезах. На рассвете корабль наскочил на подводную скалу. Поднялась паника. С трудом удалось спустить на воду спасательные шлюпки. Прыгали прямо с борта. Архип подхватил жену, дрожавшую от холода в отяжелевших мокрых юбках, и опустил в лодку, следом сиганул сам и ухватился за весла. Гребцы не справлялись с волнами, пробиться к острову, казалось, не было никакой возможности. Удивительно, но ни страха, ни отчаяния Вера тогда почему-то не испытывала. Вскоре шлюпка вошла в глубоководную Никоновскую бухту. Монахи отогрели их горячим чаем, одежду долго сушили у печи.
— Знаешь, Верочка, — взволнованно сказал Архип, — я все думаю: ведь не зря же господь сохранил нам жизни. Это явный знак: мы должны направить все силы на благие дела.
— Нам вдвоем много не надо. Ко всяким бриллиантам и нарядам я равнодушна, — согласно кивнула Вера. — Готовить и стирать обучусь — зачем тратиться на прислугу? А деньгами ты и ученикам своим поможешь, и другим нуждающимся.
С Валаама, к большому сожалению, пришлось скоро уехать: при крушении пропали все рисовальные принадлежности, и работать, как планировал Куинджи, оказалось невозможно. О том, чему решили посвятить жизнь, Архип рассказал игумену Дамаскину. Тот благословил художника.

В том же году на выставке Товарищества передвижных художественных выставок Куинджи выставил «Степи», а в 1876 — «Украинскую ночь» (Государственная Третьяковская галерея, Москва), вызвавшую всеобщее восхищение у публики необычно, почти декоративно изображённым пейзажем. Этой работой начался так называемый «романтический период» в творчестве художника, который ознаменовался активными творческими поисками Куинджи. Главным выразительным средством стала глубинность пространства с помощью уплощения предметов, а поиск новых изобразительных средств со временем привёл к созданию оригинальной декоративной системы. Кроме того, художник ввёл в живопись яркий цвет, основанный на системе дополнительных цветов, который стал основным средством достижения красоты. Для русского искусства это стало новаторством — ранее подобное средство не применялось.

В 1875 же году Куинджи приняли в члены Товарищества передвижников, однако уже со следующего года живописец отказался от идей передвижничества в своих картинах. Главным для него стало не стремление истолковывать жизнь, подобно передвижникам, а наслаждение ею, её красотами и в какой-то степени «перетолковывание жизни согласно своим представлениям о прекрасном». Зачастую это приводило к тому, что современникам, при всём восхищении талантом художника, было сложно дать правильную оценку его работам.

...Раздался выстрел с Петропавловской крепости, означавший, что наступил полдень, пора кормить птиц. Ежедневно, в двенадцать часов, когда ударяла пушка в Петропавловской крепости, казалось, все птицы города летели на крышу дома, где жил Куинджи.
— Мне уже к Крамскому пора собираться, а нужно еще нескольких пичуг подлечить. Где ведро с кормом?
На крышу выходил Архип Иванович с разным зерном и кормил птиц, беседовал с ними и поучал, как любящий отец. Он подбирал больных и замерзших воробьев, галок, ворон, обогревал в комнате, лечил и ухаживал за больными. Говорят, что какой-то птице, заболевшей дифтеритом, он вставлял перышко в горло и тем спас от смерти.
- Сильный дифтерит у голубя - тяжелый случай!
Иногда приглашал своих учеников на знаменитую крышу.

И они слушали замечательные рассказы о повадках птиц, и как с ними поладить. И в такие минуты этот невысокий, коренастый человек с львиной головой становился таким кротким, милым и добрым. Однажды целый день он был очень удручен. Одна из его любимых бабочек повредила крыло, и он придумал какой-то хитрый способ его поправить, но изобретение оказалось слишком тяжелым и великодушная попытка не удалась.
- Вот подклеенное крыло у бабочки не действует!..
Но с учениками и художниками он был тверд.
- Хоть в тюрьму посади, а все же художник художником станет!
Он, когда его ученики с упорством преодолевают и победоносно проходят через множество земных бурь, его глаза сверкали и он восклицал в полный голос:
- Ни жар, ни холод не могут навредить вам. Это Путь. Если вам есть что сказать, вы сможете выполнить свою миссию, несмотря на любые обстоятельства в мире!
Он любил людей — и не на словах, а на деле.
- Это... это что же такое? — спрашивал он по-мариупольски горячо и певуче. — Если я богат, то мне все возможно: и есть, и пить, и учиться, а вот если денег нет, то значит — будь голоден, болен и учиться нельзя, как было со мной...Но я добился своего, а другие погибают. Так это же не так, это же надо исправить, это вот так, чтоб денег много было и их дать тем, кто нуждается, кто болен, кто учиться хочет...
Куинджи знал человеческие особенности. Когда ему передали о некоей клевете о нем, он задумался и прошептал:
- Странно! Я этому человеку никакого добра не сделал.
...Вера Леонтьевна, обтирая кисти, улыбнулась лучу скупого осеннего солнца. В Санкт-Петербурге так его мало... Им, грекам, выросшим в жарком Мариуполе, очень не хватало тепла в промозглой сырой столице.

...Они впервые увидели друг друга, когда Архип пришел с поручением к ее отцу — купцу Кечеджи. Вера на всю жизнь запомнила момент, когда раздался стук в дверь и в ответ на ее: "Да, входите!" в комнату ворвался поток солнечного света. Он слепил так сильно, что нельзя было рассмотреть вошедшего. Постепенно глаза привыкли, и Вера увидела высокого кареглазого незнакомца, очень бедно одетого, с копной темно-русых волос. И — страшно смущенного. Запинаясь, он спросил ее отца.
— Как вас представить? — поинтересовалась девушка.
— Архип Куинджи, — представился тот и покраснел.

Гость, без сомнения, смутился бы еще больше, догадайся,какое впечатление произвел на дочь купца. За те несколько минут, что отец беседовал с порученцем, Вера придумала себе срочное дело, схватила корзинку и затаилась во дворе за высоким ореховым деревом. Архип, ничего не подозревая, вышел из дома, увидел дочку хозяина и, конечно, предложил
проводить и поднести корзинку. Вера осмелилась спросить, не грек ли ее новый знакомый, поспешив уточнить:
— Отец решил, что для торговли будет лучше именоваться на православный манер Леонтием Шаповаловым, а вообще-то его зовут Елевферий Кечеджи.
— А я работаю ретушером у местного фотографа, мечтаю стать художником и вряд ли подходящее для вас общество, — признался 23-летний Куинджи, протягивая корзинку.
— Глупости какие, — капризно топнула ножкой Вера. — Отец ведь в купцы выбивался тоже своими силами!
А потом эта удивительная девушка попросила его показать картины. Конечно, незамужняя девица никак не могла вот так просто заявиться в дом к холостяку. Пришлось пойти на хитрость и попросить сестру с нянюшкой сопровождать Веру на прогулку к морю. В условленном месте компанию поджидал Архип с папкой рисунков.

Заметно нервничая, Архип попросил разрешения написать портреты всех дам, но было понятно: ему невероятно хочется запечатлеть именно Веру. Казалось, сеансы проходили в условиях строгой конспирации, но в маленьком Мариуполе скрыть ничего невозможно, и отцу быстро доложили о странной дружбе его Веры и молодого ретушера. Как-то Леонтий Спиридонович пошутил за обедом:
— Не замуж ли ты собралась за нищего, красавица?
У Веры моментально вспыхнули щеки, звякнув, упала ложка. Голос от волнения пропал, она лишь кивнула. Теперь уже ложку уронил отец:
— Да ты не в своем уме! Чтобы я отдал дочь за какого-то оборванца-художника.

В 1878 на Всемирной выставке в Париже в присутствии четы Куинджи были представлены произведения художника, вызвавшие всеобщее восхищение как публики, так и критики. Все отмечали в его работах отсутствие иностранного влияния. Известный критик и защитник импрессионизма Эмиль Дюранти называл Куинджи «самым интересным между молодыми русскими живописцами, у которого более, чем у других, чувствуется оригинальная национальность». В этом же году художник начал работать над картиной «Вечер на Украине», над которой он трудился 23 года.

В 1879 году Куинджи представил публике своеобразную трилогию пейзажей «Север», «Берёзовая роща» и «После дождя» (все — Государственная Третьяковская галерея, Москва). Пейзажи продемонстрировали глубокое изучение художником импрессионизма. И хотя он не применял в своём творчестве классических импрессионистических приёмов, однако увлечение передачей световоздушной среды различными способами (разделением цветных динамичных и прерывистых мазков, прерывистостью и лёгкостью в изображении неба и тонким сочетанием различных цветов) было налицо.

21 марта 1879 года Куинджи и Михаил Клодт были избраны в ревизионную комиссию Товарищества передвижников, а уже к концу года Куинджи окончательно порвал с передвижниками. Поводом к разрыву послужила анонимная статья в одной из газет, в которой критик резко отзывался о творчестве Куинджи и в целом о Товариществе передвижников. В частности, Куинджи обвинялся в однообразии, злоупотреблении особым освещением при подаче картин и стремлении к чрезмерной эффектности. Спустя некоторое время стало известно имя критика — им оказался Михаил Клодт. Куинджи потребовал исключения Клодта из Товарищества передвижников, однако, поняв, что его не исключат (Клодт был профессором Академии художеств), сам объявил о выходе из состава общества, несмотря на то, что его уговаривали остаться. Многие исследователи (в частности, В. Манин), опираясь на воспоминания И. Крамского об этом случае, предполагают, что история с Клодтом стала для Куинджи только поводом для выхода из Товарищества. Сам разрыв назревал уже давно: Куинджи не только уверенно шёл своим путём, но и в полной мере осознавал и степень своей популярности, и своё место в русской и европейской живописи. Товарищество передвижников было для него во многом сдерживающим, ограничивающим его талант строгими рамками обществом, поэтому разрыв с ним был делом времени. Однако до конца жизни художник поддерживал дружеские отношения со многими передвижниками, часто присутствовал на их заседаниях, а в 1882 году на похоронах В. Г. Перова произнёс от их имени небольшую, но яркую, сильную и искреннюю речь, которую присутствовавшие, по свидетельству М. Нестерова, слушали благоговейно.

Одним из последствий выхода Куинджи из Товарищества стала устроенная им в октябре — ноябре 1880 года в Обществе поощрения художеств выставка одной картины «Лунная ночь на Днепре» (1880, Государственный Русский музей, Санкт-Петербург ). Художник очень тщательно подошёл к организации выставки: для того, чтобы полнее передать красоту и эффеты, изображённые на картине, он задрапировал в зале окна и осветил картину лучом электрического света. Произведение имело небывалый успех и вызвало настоящий ажиотаж среди публики, и неудивительно: оно поражало новыми, эффектными цветосочетаниями, для достижения которых художник проводил эксперименты с красочными пигментами и интенсивно применял битум. Впоследствии оказалось, что асфальтовые краски непрочны и под воздействием света и воздуха разлагаются и темнеют. Эта особенность сыграла свою роль в судьбе картины. Её мечтали приобрести многие коллекционеры, но Куинджи продал её великому князю Константину, который взял произведение с собой в кругосветное путешествие. Многие отговаривали великого князя от такого решения, но он остался непреклонен, и в результате под действием морского воздуха состав красок изменился, что привело к потемнению пейзажа. Однако красота, глубина и мощь картины до сих пор ощущается зрителем. В этой картине уже отчётливо проявляются элементы философского пейзажа, что знаменовало переход творчества Куинджи на принципиально другой уровень, где основным стремлением стало не воплощение реальности на холсте, а размышления о ней и тем самым «постижение конечного значения вещей».

В 1881 году Куинджи устроил моновыставку ещё одной картины «Берёзовая роща» (1879, Государственная Третьяковская галерея, Москва), имевшую такой же успех, а в 1882 году представил публике новую картину «Днепр утром» (1881, Государственная Третьяковская галерея, Москва). Однако это произведение было принято публикой на удивление скептически и даже с некоторой прохладцей. В июне этого же года в московском доме известного купца, издателя и коллекционера К. Солодовникова на Кузнецком Мосту Куинджи устроил выставку двух картин «Берёзовая роща» и «Лунная ночь на Днепре», после которой «замолчал» на двадцать лет, уединившись в своей мастерской и никому не показывая свои произведения. До сих пор до конца неизвестны причины, по которым художник, будучи на пике славы, решился на подобное затворничество, но, по всей видимости, он просто устал от шумихи, сопровождавшей каждую его выставку: ведь наряду с восторженными оценками и мнениями ему приходилось слышать и различные обвинения в свой адрес — вплоть до стремления к дешёвым эффектам и использовании скрытой подсветки картин для придания им таинственного вида. Публика и критики считали, что Куинджи исчерпал себя, но это было не так: живописец продолжал неустанно работать в разных стилях, одновременно ища новые пигменты и грунтовые основы для красок, чтобы они были стойкими к влиянию воздушной среды и сохраняли бы свою первоначальную яркость. В эти годы им было создано около пятисот эскизов и полноценных живописных произведений, многие из которых объединялись художником по примеру импрессионистов в тематические серии, и около трёхсот графических работ.

В 1886 году художник купил за 30 тысяч рублей участок в Крыму площадью 245 десятин возле посёлка Кикенеиз и первое время жил там с женой уединённо в шалаше. Со временем на этом участке возникло небольшое имение Сара Кикенеиз, куда с конца ХIХ века Куинджи часто приезжал со своими учениками для проведения летней практики на пленэре.

В 1888 году Куинджи по приглашению художника-передвижника Н. Ярошенко побывал на Кавказе, где они стали свидетелями редчайшего горного явления — Брокенского призрака (отражения своих увеличенных фигур на радужно окрашенном облаке). По возвращении в Петербург необычайно впечатлённый поездкой живописец создал ряд прекрасных горных пейзажей, в которых его романтизм окончательно слился с философским пейзажем. Главной особенностью картин было представление о Кавказе как о символе некоей идеальной и недостижимой страны. Некоторые исследователи полагают, что эти полотна и образ Кавказа не в последнюю очередь вдохновили Н. Рериха на создание гималайских пейзажей.

В 70-х годах ХIХ века, когда к Куинджи пришли признание и слава, а его картины стали приобретать за большие деньги, художник купил в Петербурге доходный дом, отремонтировал его и до конца жизни использовал его с прибылью, сдавая квартиры. При этом сам он с женой жил очень скромно, большую часть гонораров за картины и прибыли от своего дома отдавая на благотворительность. Так, в 1904 году Куинджи принёс в дар Академии 100 000 рублей для выдачи 24 ежегодных премий, а в 1909 году пожертвовал Обществу художников имени А. И. Куинджи 150 000 рублей и своё имение в Крыму. В том же 1909 году он пожертвовал Императорскому обществу поощрения художеств 11 700 рублей для премии по пейзажной живописи.

В 1901 году Куинджи нарушил затворничество и показал своим ученикам, а затем и некоторым друзьям, четыре картины — наконец-то законченную «Вечер на Украине» (Государственный Русский музей, Санкт-Петербург), «Христос в Гефсиманском саду» (1901, Воронцовский дворец-музей, Алупка), третий вариант «Берёзовой рощи» (1901, Национальный художественный музей Республики Беларусь, Минск) и уже известную «Днепр утром». Как и ранее, увиденные полотна привели зрителей в восторг, и о художнике снова заговорили. В ноябре того же года была устроена последняя публичная выставка работ живописца, после которой никто уже не видел его новых картин до самой смерти. На сей раз очевидцы выставки попытались объяснить такой поступок испугом художника перед скептическим отношением некоторых посетителей к выставленным произведениям, однако это объяснение мало кого удовлетворило.

Последнее десятилетие жизни ознаменовалось для Куинджи созданием таких шедевров, как «Радуга» (1900—1905, Государственный Русский музей, Санкт-Петербург), эскизы и этюды к которой он начал писать ещё в конце ХIХ века, «Красный закат» (1905—1908, Музей Метрополитен, Нью-Йорк) и «Ночное» (1905—1908, Государственный Русский музей, Санкт-Петербург). В последней картине соединились воспоминания художника о детстве и пристрастие к созерцанию неба, а само же полотно манерой исполнения заставляло вспомнить лучшие ранние работы Куинджи.

С 1894 по 1897 год Куинджи был профессором-руководителем пейзажной мастерской Высшего художественного училища при Академии художеств.

...Вечером Архип Иванович пришел домой с промокшими ногами: долго бродил по набережным, пытаясь успокоиться. Супруга налила чаю, подала сушки, а потом принялась расспрашивать о причине волнения. Оказывается, у Крамских жена Репина, узнав о завещании Куинджи, устроила публичный скандал. Своё художественное наследие стоимостью в полмиллиона Куинджи завещал Обществу, носящему его имя. Часть денег была пожертвована церкви, в которой его крестили, для основания школы.
— Архип Иванович, — восклицала Наталья Борисовна, — помилуй, где ж такое видано! Ну не хотите вы с Верой Леонтьевной держать прислугу — дело ваше, одеваетесь как нищие — на здоровье, ездите на перекладных, чтобы на собственный экипаж не тратиться, — это тоже понять можно. Но завещать весь капитал обществу своего имени, оставляя супруге крохи, — полное
безумие! Вы же знаете, как вас любит Илья Ефимович. Конечно, он вам ничего не решится сказать, боясь испортить отношения. А вот я — женщина прямая и открыто вам заявляю: оговорить в завещании одинаковые суммы для Верочки и на строительство школы в Мариуполе — глупо, глупо и глупо!
Куинджи, не переносивший публичного выяснения отношений, совершенно растерялся.
— Кругом такая нищета, что не знаешь, кто сыт, кто нет... — проговорил он. — Идут отовсюду, всем нужно помочь... А как всем помочь?
— Архип, ты прости мою жену, — попытался замять инцидент Репин, но старинный друг завелся:
— Ты забыл, как сам был в таком же положении, когда мы с тобой питались одним хлебом да огурцами, а если попадалась колбаса, то это был праздник?.. Забыл? Стыдился бы... Сердца у тебя нет!

Затем взял шляпу и поспешно откланялся.
— Сумасшедший! — не сдержалась Наталья Борисовна.
... Архип Иванович взял сушку:
— Я, Верочка, как Наталью послушал, прямо сердце зашлось: может, права она?

— Ты же знаешь, — улыбнулась ему Вера, — нисколько я не нуждаюсь и уж тем более ни о чем не жалею. Разве только о том, что детей у нас нет. А если и прошу бога, то только об одном: чтобы мне либо уйти с тобой, либо не долго после тебя одной оставаться.В 1909 году Куинджи заболел. Врачи определили болезнь сердца. Он,однако, храбрился, летом съездил, как обычно, в Крым, и всё обошлось благополучно. Через год он решил повторить поездку. Добравшись до Ялты, художник почувствовал себя совсем скверно. У него оказалось воспаление лёгких. Жена хочет отвезти его обратно в Петербург. Врачи разрешают переезд только при постоянном наблюдении медсестры. В дороге художнику становится хуже. До Петербурга он доезжает в безнадёжном состоянии.
Летом 1910 года, находясь в Крыму, Архип Куинджи заболел воспалением лёгких. С разрешения врачей жена перевезла художника в Петербург, надеясь на скорое выздоровление, но, вопреки ожиданиям, болезнь прогрессировала — сказалось больное сердце, не справлявшееся с нею.Ослабевшее сердце не справляется с болезнью, и Куинджи мучительно задыхается. Он так страдает, что временами просит дать ему яду, чтобы всё, наконец, кончилось. Тяжко Куинджи. Болезнь сердца, удушье со страшными болями, все это сломило крепчайший организм. Архип Иванович метался в смертельной тоске, то и дело требовал к себе друзей, своих учеников.

Осведомлялся, нет ли телеграмм, спрашивал:
- Но ведь они торопятся? Они знают, что спешно?..
Он так их любил... К нему на квартиру прислали орден Святого Станислава I степени, пожалованного за заслуги перед русским искусством. Двоякое
чувство овладело Архипом Ивановичем, он с болью вспомнил молодые годы, полные лишения и борьбы за свое утверждение. Чиновники из Академии тогда отвергали его, а нынче царский двор, видите ли, удостаивает награды. Слишком поздно... Огромным напряжением повернулся лицом к окну.
- За ним начинается день,— тихо сказал Архип Иванович. Жизнь идет своим чередом. И моя жизнь шла... Теперь не будет... А картины?

В них остается моя душа. Моя мысль... Странно, меня не будет, а душа останется жить в красках. Плоти не станет, а мысль в полотнах не погаснет... Светлая и грустная... Придут новые люди и увидят их. Почувствуют, взволнуются... Значит, я остаюсь с ними? — Куинджи насторожился, прислушался. За окнами тоскливо заурчали голуби.— Милые мои... Проголодались без меня. Скучаете... Я сейчас... Сейчас...

Архип Куинджи умер. 24 июля 1910 года не стало Великого Русского Живописца, Художника от Бога. Гроб с телом покойного был поставлен в церкви Академии. Отсюда на следующий день, после отпевания, перенесен на Смоленское кладбище для погребения. Всю дорогу до кладбища ученики и друзья Архипа Ивановича несли гроб на руках... За гробом следовала колесница, сплошь покрытая венками, с массой живых цветов... День был тихий, солнечный... Летом художники разъезжались из Петербурга. Мало кто счёл нужным возвращаться в душную и пыльную столицу, чтобы проститься с Куинджи. Репин прислал венок с надписью на ленте: "Художнику беспримерной самобытности от старого друга". Похоронили Куинджи на Смоленском православном кладбище Петербурга. На могиле было установлено надгробие - гранитный портал с резьбой в стиле древних викингов, который обрамил мозаичное панно с изображением мифического Древа жизни, на ветвях которого вьет гнездо змея, по эскизу его ученика Николая Рериха. Здесь же бронзовый бюст художника. На могиле были установлены бронзовый бюст художника и надгробие — гранитный портал с мозаичным панно, изображавшем мифическое Древо жизни, на ветвях которого вьёт гнездо змея. Края панно были обрамлены резьбой в стиле древних викингов. В создании надгробия принимали участие А. Щусев (проект), В. Беклемишев (бюст) и Н. Рерих (эскиз панно), сама же мозаика была набрана в мастерской В. Фролова. Позже, в 1952 году, прах и памятник Куинджи были перенесены со Смоленского кладбища на Тихвинское Александро-Невской лавры, а полуразрушенное надгробие так и осталось на прежнем месте.
Вера Леонтьевна пережила мужа на 10 лет и скончалась от голода в послереволюционном Петрограде...

Весь свой капитал художник завещал обществу имени Куинджи, основанному по его инициативе вместе с К. Крыжицким в ноябре 1908 году для поддержки художников. Жене назначалась ежегодная пенсия в размере 2500 рублей. В завещании также были упомянуты все живые на тот момент родственники художника, часть денег была пожертвована церкви, в которой его крестили, для основания школы его имени.

По просьбе Таганрогского общества изучения местного края и местной старины общество имени Куинджи после смерти Архипа Ивановича передало в дар Таганрогскому музею этюды мастера «Радуга» и «Волны». Сегодня же в коллекции Таганрогского художественного музея, кроме этих работ, хранятся ещё две работы — «Море ночью» и «Забытая деревня». В 1914 году представители этого общества на открытии Екатеринославской картинной галереи (ныне Днепропетровский художественный музей) подарили ей несколько этюдов художника, относящиеся к 1880—1900 годам и неизвестные широкой публике. Каждый из этих этюдов со временем лёг в основу крупных полотен: этюд «После грозы» предшествовал картине «Село», «Горы» — картине «Снежные вершины. Кавказ» (1890—1895, Государственный Русский музей, Санкт-Петербург), а «Туча над степью» со временем превратилось в «Облако» (1898—1908, Государственный Русский музей, Санкт-Петербург).

У живописца должен быть секрет,
Непостижимый даже через годы.
Особый колорит, особый свет,
Особенное виденье природы.
Тогда он сострадая и любя,
Рисует образ собственной Вселенной.
Тогда он целый мир вокруг себя
Преображает кистью вдохновенной!
Не объяснить секрета мастерством
И обаяньем подлинного чувства.
И мы нигде ответа не найдём,
Лишь в заповедных тайниках искусства.

СЕКРЕТ КУИНДЖИ

Как быть с искалеченным насе­комым? И художник решился на операцию. Из папиросной бумаги он вырезал недостающую часть крыла и прикрепил ее — чем бы вы думали? — человеческим во­лоском!

И бабочка полетела!

Нужно ли рассказывать об этих мелочах? Да! Потому что они рас­крывают нам ту меру любви и ува­жения, которые художник питал ко всему живому.

«Странности» были присущи многим великим художникам и ученым. Леонардо да Винчи, на­пример, не разрешал в своем при­сутствии причинить вред ничему живому: ни животному, ни насеко­мому, ни даже растению. Лист на дереве смять не разрешал.

Странные поклонники были в Петербурге у художника Архипа Ивановича Куинджи. Мало какая картина в России пользовалась та­кой славой, как его «Лунная ночь на Днепре». Он осмелился открыть необычную выставку - одного произведения. Причем при искус­ственном свете, наглухо занаве­шенных окнах. Это была выставка, которая свела петербуржцев с ума: длинные очереди жаждущих посмотреть ее выстраивались на улице Морской. Не смешиваясь с толпой, богатые ожидали в экипа­жах. Более бедные терпеливо стоя­ли, прикрываясь зонтиками, под ветром и дождем. И все яростно спорили:

-  Конечно, секрет! У художни­ка есть секрет: картина написана на перламутре!

-  Да нет, не на перламутре: на чистом золоте, говорят.

-  А я вам точно скажу, госпо­да: картина написана на стекле. Понимаете? На   простом стекле! А за нею горит фонарь!

-  Ах ты боже мой! Скорее бы очередь подошла! Я как гляну — сразу угадаю секрет!..

Вороны и галки Петербурга ни­чего не знали про картину «Лун­ная ночь на Днепре». Они знали другое: в строго определенный час поднимается на крышу дома тем­новолосый бородатый человек и щедро их кормит. Как уж сообща­ли об этом пернатые друг другу, неизвестно! Но перед часом корм­ления стаи птиц сидели на окру­жающих крышах и терпеливо жда­ли Куинджи. И он ни разу не об­манул их ожиданий.

И — странно сказать — было нечто общее между тем, что при­влекало к Куинджи людей и птиц. Это безмерная любовь к природе. Именно она заставляла его жалеть и кормить птиц, подклеивать ба­бочке крыло, и она же позволяла ему переносить на свои картины свет луны, блеск звезд, туман, плы­вущий над лугами.

Не на перламутре, не на золоте или стекле была написана «Лун­ная ночь» Куинджи — обыкновен­ными масляными красками на обыкновенном холсте. Но зрители этому не верили. Они входили в освещенный искусственным светом зал, подходили к картине — и спо­ры умолкали. Торжественная ти­шина охватывала их. Высоко в не­бе, выйдя из пелены облаков, ярко сияла на холсте маленькая круг­лая луна. Дух захватывало от со­знания безмерной высоты, с кото­рой она светила. А внизу сверкал Днепр. Он искрился, мерцал, тре­петал, медленно плыл под луною, и величавое движение великой ре­ки было под стать величию неба.

«Мерцание природы под этими лу­чами — целая симфония,— писал Иван Николаевич Крамской,— могучая, высокая, настраивающая меня, бедного муравья, на высокий душевный строй: я могу сделаться на это время лучше, добрее, здоро­вее, словом, предмет, для искус­ства достойный».

«Такой другой картины нет в це­лом мире...» — утверждали жур­налы. И картину купил великий князь Константин. Произведение, которое жаждали увидеть тысячи любителей искусства, радовало теперь только его вельможные очи. Более того: отправляясь на фрега­те в кругосветное плавание, вели­кий князь взял его с собой. Под ка­кими небесами любовались луною над Днепром? Этого мы не знаем. Но от морского воздуха картина почернела. Предвидя это, писатель И. С. Тургенев пытался уговорить великого князя оставить ее в Рос­сии. Тщетно!..

Опасаясь за недолговечность си­яющих, мерцающих, трепещущих красок, И. Крамской предложил составить своего рода протокол, чтобы засвидетельствовать, что в 1880 году «Ночь на Днепре» вся была «наполнена действительным светом и воздухом, река действи­тельно совершала величественное течение и небо было настоящее, бездонное, и глубокое».

Как пришел в искусство ее ав­тор, удивительный человек и художник? Вся жизнь, все поступ­ки обрусевшего грека Архипа Куинджи были необычайны, как и его картины. Родился он в бедной семье сапожника. Но сама фами­лия «Куинджи» хранила воспоми­нание о деде-ювелире, серебряных и золотых дел мастере: по-турецки ювелир — «куюмджи». Не его ли художественный талант унаследо­вал Куинджи, не блеск ли золота и серебра, так волшебно преобра­жавшихся под искусною рукою де­да, перенес он в картины? В четы­ре-пять лет мальчик остался круг­лым сиротой. В одиннадцать он стал совершенно   самостоятелен. Кто измерит муки и тайные сле­зы, которые скрывал от всех гор­дый  мальчишка?  Кто расскажет нам, как вспыхнула в нем любовь к красоте и нищий мальчик понял: он художник? В трудные годы учебы Куинджи работал ретушером у фото­графов: с десяти утра до шести ве­чера, а с четырех утра до десяти занимался живописью. И в 1868 году, 26-летний, он получил звание свободною художника за картину «Татарская деревня при лунном освещении на южном бе­регу Крыма».

У Куинджи были особые глаза.

«Есть прибор - измеритель чув­ствительности глаза к тонким ню­ансам тонов, писал Репин. Ку­инджи побивал рекорд к чувстви­тельности до идеальных точно­стей».

И, пользуясь своей необы­чайной способностью, он писал те явления природы, часто мимолет­ные, которые так волнуют сердце человека и которые русской жи­вописи были до сих пор почти не­подвластны. Он изображал радуги, туманы, пурпурные отблески заката на белой стене украинской хаты, пятна лунного света на за­снеженных еловых ветвях, уснувшие ночью горы - великолепные, торжественные, занимающие пол­неба. Эти полотна он писал как бы «от себя», храня в памяти сотни виденных закатов. Опирался на этюды, сделанные со снайперской точностью и отражавшие медлен­ное угасание лучей солнца, сгу­щавшийся на глазах туман, узень­кий месяц-молодик на небе, посе­ребривший зеркало широкой ре­ки...

Картины Куинджи становились событиями дня. Они очаровывали и властно вовлекали в искусство людей, до сих пор им не интересо­вавшихся. Показом просторов России стало его полотно «Бере­зовая роща». «Лунная ночь на Днепре» словно бы превратила в живопись прозу Гоголя. Былин­ным духом повеяло на зрителя от затуманенного «Днепра утром». Слава Куинджи гремела по Рос­сии.

И вдруг он совершил новый не обычный поступок — закрыл свою мастерскую и в зените признания и славы перестал выставляться.

«...Я увидел,— объяснял он, - что больше так не сумею сделать, что голос стал как будто спадать».

Но голос его не потерял силы: после смерти художника, через тридцать лет затворнической работы, зри­тели увидели его новые вещи: «Красный закат», как бы охватив­ший огнем полмира, «Ночное», тревожащее и бередящее сердце своей тонкой печалью.

Но вне мастерской жизнь масте­ра была на виду. Пуская в оборот деньги, заработанные на картинах, он разбогател — факт необычный для русского художника. Его богатства, как кисть его и сказоч­ный глаз, принадлежали искус­ству. Со всей присущей ему страстью он принялся преподавать в Академии художеств. Ввел но­вый порядок: раз в неделю на шесть часов он раскрывал двери академической мастерской для всех, кто бы ни захотел посовето­ваться с ним о тайнах пейзажа. Он, маститый художник, с необы­чайной щедростью отдавал секре­ты искусства в руки всех, кто хотел их взять!

С учениками Куинджи жил од­ной семьей. Летом юноши работа­ли в его крымском имении, зимой писали окрестности Петербурга. И когда лишь один из них, талант­ливый Пурвит, удостоился от ака­демии зарубежной поездки, Ку­инджи с этим не согласился.

Эт-то... вы все должны ехать,— заикаясь от волнения, сказал он. В мае месяце я с вами поеду за границу...

И поехал. Тринадцать молодых художников за его счет увидели чудеса музеев Берлина и Дрезде­на, Вены и Парижа...

Можно сказать, что школа Ку­инджи не распалась со смертью художника: оставив небольшие деньги жене, он завещал весь свой почти миллионный капитал "Об­ществу имени А. И. Куинджи" на поддержку юных талантов.

«Ку­инджи любил учеников, - писал учившийся у него Н. Рерих.— Это была какая-то особенная любовь».

...Ах, как много современников ломало голову над «секретом» Ку­инджи!

Я нашел его, нашел! — за­кричал однажды ученик В. Орлов­ский. - Он очень прост. Признай­тесь, Архип Иванович, вы пишете пейзажи сквозь цветные стекла! - Он вынул из кармана алое, темно-синее, голубое стекло и по очереди посмотрел в них одним глазом:

Видите, как обобщает!.. Сов­сем как у вас!

Куинджи засмеялся... Его секретом была та «особен­ная любовь» — любовь к природе, доброта к человеку, сострадание к бабочке, ненароком сломавшей легкое цветное крыло...

Ариадна ЖУКОВА

Репин о Куинджи (1913 г.)

Тогда жизнь учащейся искусству молодежи лепилась на чердаках Академии художеств, где скром­ным бедняком появился и А. И. Куинджи. И появления его
вначале никто не заметил. Он был с большими недочетами в обра­зовании, односторонен, резок и варварски не признавал никаких традиций. Как истинный гений-изобретатель, он шел от своего природного ума. Его гений мог работать только над чем-нибудь еще неизвестным человечеству, не грезившимся никаким худож­никам до него.

Некоторые картины его ставили на дыбы благовоспитанных зри­телей, особенно вот эти простые украинские хаты, что с особой пластичностью поместились на круче. Картина залита такими го­рячими лучами заходящего солн­ца, при которых темная зелень кажется гранатного цвета. Сколь­ко споров возбуждал этот чистый, горячий свет на белых хатах, щедро нарумяненных финальным лучом заката! Все тонкие эстеты упрекали Куинджи в бестактно­сти: брать такие резкие моменты природы, от которых больно глазам. Но никто не думал о своих глазах — смотрели не сморгнув: не оторвать, бывало...

Труднее всего вообразить в наше время новизну всех этих мотивов. Вся стая работавших тогда пейзажистов ждала и с жад­ностью набрасывалась на каждый новый эффект мага и волшебни­ка. Разругав громко на все корки Куинджи за всякое его выступле­ние, противники не могли удер­жаться от подражания и с азар­том старались выскочить вперед со своими подделками. Но глав­ным камнем преткновения была иллюзия тона в оригиналах и сила гармонии в отношении теней и света.

...Живо представляю: долго стоит он на расстоянии шагов пятнадцати перед своей картиной; сильно, не сморгнув, смотрят его буркалы в самую суть создавае­мой стихии на холсте; кажется, лучи его зрения уже мне, зрите­лю, видны — так они сильны и остры...

И. Е. РЕПИН, «Далекое близкое»