Василий Иванович Суриков

Василий Иванович Суриков — самый русский из русских художников, национальная гор­дость народа. Гений мировой величины и беззаветный труже­ник в искусстве, он выбрал своей судьбой трудную и прекрасную судьбу родины, навеки просла­вив ее известных и безымянных героев. Страсти и характеры, исторических персонажей на его полотнах и сегодня волнуют зрителей своей достоверностью.

Когда-нибудь благодарные по­томки изучат жизнь и творчест­во Сурикова так же подробно, как наши современники изучили наследие великого Пушкина. Потому что не только сама работа, но и весь жизненный путь художника необычайно по­учительны. Его самобытный и могучий характер сумел подчи­нить все обстоятельства жизни одной великой цели, единому творческому замыслу. Суриков никогда не изменял ни высокому искусству, ни самому себе.

Истоки такой силы и досто­инства его личности во впечат­лениях детства, в ощущении кровной связи с народом: ведь до конца дней художник с гор­достью помнил о древних казачь­их корнях и питал душу образа­ми сибирской жизни.

Писательница Наталья Пет­ровна КОНЧАЛОВСКАЯ — внучка великого художника — рассказывает сегодня о детстве В. И. Сурикова.

Васи́лий Ива́нович Су́риков (12(24) января 1848, Красноярск — 6(19) марта 1916, Москва ) — русский живописец, мастер масштабных исторических полотен.

Суриков родился 12 (24) января 1848 года в Красноярске, он принадлежал к роду казаков, которые пришли в Сибирь с Дона с Ермаком еще в 16 веке. Когда Ермак пришел с Дона отвоевывать Сибирь у татар­ского хана Кучума, в его войске был есаул по фамилии Суриков. Казаки осели в Сибири. Внизу, под острогом, катил могучие воды грозный Енисей. К югу тянулась бесконечная тайга. К северу — горы, глинистые, розово-красные, целиком из пор­фира и яшмы. В лесах полно медведей, в реках саженные осет­ры, а подальше в горы уйти — там золото и руда.

И начал расти город Красно­ярск вокруг небольшого острога, вбирая и первых поселенцев-казаков, и пашенных крестьян, и участников стрелецких и крестьянских бунтов, что сосла­ны были в Сибирь на вечное поселение.

Казачий род Суриковых испо­кон веков нес караульную служ­бу при набегах иноземцев: едва приближался враг, на Караульном бугре зажигали огонь. Сыну Петра  Сурикова,  Петру  Петро­вичу, в одной из таких стычек выбили  глаз  стрелою  из лука. С той поры прозвали его Петром Кривым. Дом он себе поставил на Качинской улице, что сбегала к речке Каче, впадавшей в Енисей. В этом доме вырастил есаул Петр Кривой сына Ивана и внука Василия. У этого Василия был опять же сын Иван и опять внук Василий, которому суждено было стать художником...

Дед — Василий Иванович Суриков (умер в 1854 году), двоюродный брат деда — Александр Степанович Суриков (1794—1854), был атаманом Енисейского Казачьего полка. Был он силы непомерной. Как-то в бурю оторвался от берега казачий плот, атаман бросился в реку, схватил бечеву и, как в былине богатырь, вытащил плот на берег. В его честь назван остров Атаманский на Енисее.

Дед Василий Иванович Торгошин служил сотником в Туруханске. По особому старинному укладу жили и казаки Торгошины. Было их, братьев, много, но жили они неделенной семьей, все вместе. Держали извоз, водили огромные табуны коней. По ним все село прозывалось Торгошином, и ле­жало оно против Красноярска на крутом берегу Енисея.

Торгошинский двор мощен был тесаными бревнами, а в старом доме с резными крылечками, крытыми галерейками, слюдя­ными окошками двенадцать двоюродных сестер, сибирских красавиц, вышивали гарусом в пяльцах, распевали тонкими чи­стыми голосами старинные пес­ни.

В праздник любили братья Торгошины нарядиться в шел­ковые бухарские халаты и в обнимку пройти по широкой улице с песней. «Не белы-то снега»,— заводил высоко стар­ший брат, песенник Иван. Люби­ли на святках удалую езду на тройках со звонками, а на масле­ной неделе — исконную сибир­скую игру: ладили снежную кре­пость и по очереди верхом на конях налетали на «снежный городок», показывая удаль да молодечество.

В этой-то семье родилась и воспитывалась казачка Пра­сковья Федоровна Торгошина — мать будущего художника, родилась 14 октября 1818 года в казачьей станице Торгошино под Красноярском (современное название Торгашино)....

Отец — коллежский регистратор Иван Васильевич Суриков. Времена сторожевой казачьей службы давно канули в прошлое, и Иван Васильевич служил ре­гистратором в суде. Жили тихо, обособленно. Вечерами в домаш­нем кругу Иван Васильевич любил петь старинные казачьи песни, аккомпанируя себе на гитаре. Играл он хорошо, а голос у него был звучный и красивый.

Прасковья Федоровна, харак­тера несговорчивого, даже су­рового, грамоте не была обучена, но обладала богатой фантазией, сама придумывала узоры для вышивки ковров и шалей и часто вплетала в узор увиденные в природе мотивы трав и цветов. Она умела вязать кружева и была хорошей хозяйкой.
Их новый двухэтажный рубле­ный дом одной стеной выходил на Благовещенскую улицу. Вход через крылечко, со двора, обне­сенного глухим забором. При доме было хозяйство: баня, ко­нюшня, сарай для саней и тарантасов, огород. В низеньких светлых комнатах все чинно, все дышало спокойствием и су­ровой сдержанностью.

Здесь в январе 1848 года ро­дился мальчик Василий, здесь провел он первые годы жизни. Крещён 13 января 1848 года в церкви Всех-Святых.

Подле матери жилось инте­ресно. В ее сундуке лежали пестрые сарафаны, расшитые шугаи, узорчатые дорогие шали, тело­грейки на меху, парчовые повой­ники. А в подполе дома как реликвия хранились синие мун­диры и кивера с помпонами - казачья амуниция екатеринин­ского времени. Там же сберега­лись старинные седла, ружья, пистолеты, ятаганы, шашки. А еще множество старых книг в кожаных переплетах, с пожел­тевшими страницами. Вася любил листать эти книги, раз­глядывать картинки, рыться в груде диковинного оружия - какие-то тяжелые пищали, изъ­еденные ржавчиной шашки. Нравилось ему примерять аму­ницию, она приковывала вообра­жение к славе далеких предков.

Еще совсем маленьким Вася неизменно становился у окна, если казачий полк, в котором служили его отец и двое дядей, проезжал по Благовещенской улице. Они оборачивались к окну и шутя грозили ему пальцем. А мальчик стоял, сияя от счастья и гордости...

Дедов по многочисленной родне у Васи было много. Об од­ном из них, полковом атамане Александре Степановиче Сури­кове, с лицом «темным, как го­ленище», о его силе непомерной ходили легенды. Как-то Алек­сандр Степанович приказал сшить для Васи шинельку по казачьему образцу. «Я,— гово­рит,— его с собой на парады буду брать». Шинельку сшили, и Вася садился позади деда на дрожки с высоченными колесами и ехал с ним в поле смотреть, как проводили казаки маневры нападения с пикой.

Дядя Иван Васильевич жизнь прожил интересно. Довелось ему ехать с одним декабристом из Сибири на Кавказ. Вернулся с Кавказа с подарком от декаб­риста — дорогой шашкой — и полный восхищения Лермонто­вым, с которым там встретился.

С тех пор дядя Иван изучил все стихи и прозу Лермонтова и вдохновенно читал их Васе. За Лермонтовым последовал Пушкин, а потом читали даже Мильтона, перевод «Потерянного рая».

Но оба они — Марк и Иван Ва­сильевичи — умерли молодыми от чахотки: застудились на па­раде, стоя в сорокаградусный мороз в одних мундирчиках. Уже совсем больным в своей невысокой комнатке при свете сальной свечи дядя Марк читал Васе первую для него большую книжку «Юрий Милославский» Загоскина. Вася слушал затаив дыхание.

...Укутанный до глаз, прижав­шись к матери, сидел Вася в сибирской кошеве, широкой и высокой, как горница. Ехали через Енисей в Торгошино. Ледя­ные буруны Енисея громозди­лись глыбами. Дорога была тряс­кая — ледяные волны не ука­таешь! Васе хотелось высунуться, рассмотреть все получше. Но Прасковья Федоровна крепко держала его за плечи, пока не переехали Енисей и не выбрались на ровную, накатанную полозьями дорогу. Лошади резво бежали, и серебряные валдай­ские колокольцы под дугой вели чистый перезвон в сухом мороз­ном воздухе. Жгучий мороз щипал за нос и за щеки, норовил пролезть под кошму, но отец положил сверху старую доху из косули — под ней не озябнешь. В Торгошине их ждали жарко натопленные горницы, угощенье за столом с большим медным самоваром и, уж конечно, миска с дымящимися пельменями, румяные шанежки и ароматное варенье. Деревянной ложкой Вася уплетает пельмени, погля­дывая на сидящую вокруг много­численную родню. Больше всех он любит маленькую Таню — дочку    Степана Федоровича и Авдотьи Васильевны. Таня си­дит напротив, приветливая, с та­кими же карими глазами, как у Васи, поминутно улыбается и подмигивает: ешь, мол, пель­мешки, голодный ведь с дороги! Прасковья Федоровна ест не­торопливо, словно нехотя, и рас­сказывает городские новости. Братья и невестки слушают, расспрашивают. Вася слушал, слушал, и ресницы его стали слипаться от усталости, горячего чая и радушного тепла торгошинских печей. Ольга Матвеев­на, стройная высокая казачка с широко расставленными серыми глазами, подходит к Васе:

—  Пойдем, крестник, я тебя спать уложу. Гляди, какой сон­ный, будто зимний карась.

Вася встал из-за стола, но сон вдруг улетучился.

—   А про раскол расскажешь? — спрашивает он.

—   Ладно, ладно, пойдем, там видно будет.

И вот лежит Вася, уже разде­тый, на большой кровати с пе­ринами и подушками в гостевой горнице. Прохладная холщовая простыня щекочет пятки и сад­нит шею, ежели вертеть головой. Бревенчатые стены горницы по­темнели от времени, низенькие оконца закрыты ставнями на болтах. Ольга Матвеевна сидит рядом на скамеечке. Масляная лампа неярко освещает ее руки, проворно вяжущие рукавицу.

—   Ну расскажи про раскол-то, обещала ведь! — Вася приподнимает  с  подушки кудлатую го­лову.

— А кто же в раскол-то по­шел? — Вася   глядит  на  тетку темными немигающими глазами. — Народ все больше бедный. Крестьянские мужики, ремес­ленники да купцы, что победнее. А богатые да знатные, те ближе к царю были, не с руки им было против царя да Никона идти. Но была, Вася, одна боярыня. Звали ее Федосья Прокопьевна Морозова. Богатая была бояры­ня. Вот она-то и пошла в раскол. И сестру свою — княгиню Уру­сову — на старую веру перема­нила. Все свои богатства эта боярыня раскольникам раздала.

И так она была упорна, что ни царь, ни патриарх не могли заставить ее отречься от старой веры. Мучили ее, батогами били, пытали, на дыбу поднимали, руки выворачивали и все требо­вали: «Отрекись!» А она знай кричит: «Огнем спалите меня на костре, смерть в огне приму как избавление!»

-    Ну и что, спалили ее? — спросил Вася шепотом.

-    Нет, побоялись, что народ ее святой посчитает, бунтарку непокорную. И отвезли ее вместе с сестрой в город Боровск в мо­настырь, посадили в яму и стали голодом и холодом морить. Тут они обе вскорости и померли.
Схоронили их там, плиту камен­ную над могилой положили. С той поры к плите этой все рас­кольники на поклон ходят, свято место для них...

Ольга Матвеевна умолкла. Вася сомкнул отяжелевшие веки и засопел. Со скрипом отворилась дверь, вошла Прасковья Федо­ровна. Они стояли над мальчу­ганом, ни сном ни духом не ве­дая, во что превратится для него незатейливый теткин рассказ...

В 1854 году отца перевели на службу в акцизное управление в село Сухой Бузим (в настоящее время Сухобузимское, Сухобузимский район Красноярского края).

-  Ты что ж это делаешь, непутевый мальчишка? Опять стул испакостил? Ну скажи намилость, где-то гвозди раздобыл! — сердилась Прасковья Фе­доровна, застав Васю на месте преступления. Но проходило время, и он снова не мог удер­жаться, чтобы не нацарапать гвоздем рыбку или домик на сафьяновом сиденье стула, к ко­торому он подходил словно к сто­лу. Было Васе тогда четыре года.

Потом он начал рисовать угольком или карандашом на бумаге. Хотелось нарисовать са­мое любимое — лошадь! Но Васе никак не удавались ноги — они либо вовсе не гнулись, или под­гибались все сразу. Первый, кто показал Васе, как скреплена лошадиная нога суставами, был работник Семен. У него очень ловко все выходило: у шагаю­щей передняя нога выбрасывала копыто вперед, у скачущей ноги распластывались в воздухе, у стоящей на дыбах задние креп­ко упирались в землю, а передние сгибались в коленках легко и грациозно. Вася скоро сообразил, как расчленяются движения лошадиных ног, и свободно ри­совал лошадей.

Потом захотелось попробовать рисовать в цвете. В доме висела гравюра — портрет Петра Пер­вого. Вася срисовал ее угольком, а потом раскрасил: мундир — густо разведенной синькой, от­вороты — красным, давленой брусникой...

Но все это было, пока в школе Вася не начал заниматься рисо­ванием. К любимому уроку Вася готовился заранее: оттачивал карандаш, запасался резинками, красками, альбомами.

В возрасте восьми лет Суриков приезжает в Красноярск и заканчивает два класса приходской школы при Всехсвятской церкви; в 1858 году начинает учёбу в уездном училище. Родители остаются жить в Сухом Бузиме. В 1859 году в Сухом Бузиме от туберкулёза умирает отец Василия Ивановича. Мать с детьми возвращается в Красноярск. Денег не хватает — семья сдаёт в аренду второй этаж своего дома.

Василий Иванович начал рисовать в раннем детстве. Первым учителем рисования для Сурикова стал Николай Васильевич Гребнёв — учитель рисования Красноярского уездного училища. Наиболее ранним датированным произведением Сурикова считается акварель «Плоты на Енисее» 1862 года (хранится в музее-усадьбе В. И. Сурикова в Красноярске).

Учитель рисования Николай Васильевич Гребнев непохож на других. Человек спокойный, тихий, никогда не кричит, не хло­пает линейкой по пальцам, не бранится. Николай Василье­вич окончил в Москве Училище живописи и ваяния и все-таки не остался там, а приехал в такую даль, чтобы поделиться со школьниками всем, чего достиг сам. Он учил наблюдать, думать и, самое главное, видеть и любить красоту. Он мог часами рассказывать ученикам о карти­нах Иванова, Брюллова, Борови­ковского, Федотова, Айвазов­ского...

Что знал о них Вася раньше? В Красноярске не было ни му­зеев, ни выставок. Единственные картины, которые ему случалось видеть, были лубки, да у казаков Атаманских висели три картин­ки: на одной из них изображен умирающий рыцарь в латах и дама, зажимающая ему рану платком, да еще два портрета каких-то генерал-губернаторов. Правда, дядя Марк Васильевич очень ловко копировал картинки из журналов, среди них попада­лись репродукции настоящих художников. Да еще был у Сури­ковых свойственник — иконопи­сец Хозяинов. Его картинки ре­лигиозного содержания украша­ли дом крестной. Вот и все, что ему было известно о живописи.

Когда Николай Васильевич впервые показал одиннадцати­летнему Васе репродукции зна­менитых итальянских и русских художников, для него открылся новый, полностью захвативший мир. Гребнев заставлял мальчи­ка копировать гравюры с картин Брюллова, Боровиковского, Неффа, Рафаэля и Тициана. Сначала у Васи ничего не получалось, он просто плакал от огорчения, и тогда сестра Катя утешала: «Ничего! Выйдет, не плачь!..» И Вася снова принимался рисо­вать, пока не добивался своего. Потом раскрашивал эти рисун­ки, и получалось очень хорошо, хотя он даже не представлял себе, какими были цвета в ориги­нале. Тут он угадывал — помога­ло собственное чутье.

С Гребневым Вася крепко подружился. Вместе они ходили на Часовенную гору, писали ак­варелью Красноярск, что раски­нулся под ними. Вместе ездили на Енисей, к горным кряжам - Столбам, в тайгу. И понемногу приучался Вася рисовать с нату­ры. Пробовал он рисовать и в доме. Комнаты были низкие, и фигуры ему казались огромны­ми, поэтому он всегда старался либо горизонт опускать пониже, либо фон сделать поменьше, чтобы предметы и фигуры каза­лись больше. А дело было в том, что сам-то художник невысокого роста и просто еще мал!

Пришла весна 1861 года. Вася с отличными отметками закон­чил школу. Минуло ему три­надцать лет. Осенью он должен был перейти в Красноярское приходское училище. В день окончания школы заместителю губернатора Родикову была пре­поднесена акварель, изображав­шая букет живых цветов. Старик надел очки и долго с интересом рассматривал рисунок, потом спросил:Вася умел во все вглядываться. Смотрит в лицо человеку, при­мечает, как глаза расставлены, уши посажены, нос и ноздри лепятся на лице. Зажгут свечу — он смотрит, как колышется пла­мя и колеблются тени нц стене. Покроется мать платком, а он глядит, как ложатся складки возле лица. Во дворе и на улице присматривался, как выгнуты полозья у саней или колесо сидит на оси. Встретили на база­ре остяков — с интересом разгля­дывает расшитые бисером встав­ки на груди и плечах их оленьих малиц и меховые сапоги — унты, украшенные бисером и цветной лосиной кожей. На масленичном гулянье примечал раскрашен­ные дуги и резные передки саней, запоминал узор на тюменском ковре, которым крыта чья-нибудь кошева. Ничто не усколь­зало от Васиного жадного глаза, и все откладывалось в памяти, чтобы потом, когда придет время, ожить на холстах под кистью мастера.

—  Кто рисовал?

К нему подвели Васю Сури­кова. Родиков поглядел на него поверх очков и сказал:

—  Ты   будешь   художником.

Николай Васильевич Гребнев расцвел от удовольствия и гор­дости за своего любимца, которо­го перед тем долго уговаривал написать эти цветы. Вася стоял молча, но все в нем горело. Ему очень хотелось поверить в это предсказание.

После завершения обучения в уездном училище Суриков устраивается работать писцом в губернское управление — у семьи не было денег на продолжение образования в гимназии. Во время работы в губернском управлении рисунки Сурикова увидел енисейский губернатор П. Н. Замятнин. Губернатор нашёл мецената — красноярского золотопромышленника П. И. Кузнецова. Пётр Иванович оплатил обучение Василия Сурикова в Академии художеств.

11 декабря 1868 года Суриков с обозом Кузнецова Петра Ивановича выехал из Красноярска в Санкт-Петербург. Суриков не смог поступить в Академию, и в мае-июле 1869 года учился в Санкт-Петербургской рисовальной школе Общества поощрения художников. Осенью 1869 года Василий Иванович сдал экзамены, стал вольнослушателем Академии художеств, а через год был зачислен воспитанником.

С 1869 по 1875 год Суриков учился в петербургской Академии художеств у П. П. Чистякова. Во время учёбы Суриков за свои работы получил четыре серебряных медали и несколько денежных премий. Большое внимание уделял композиции, за что получил прозвище «Композитор».

Первую самостоятельную работу Сурикова «Вид памятника Петру I на Сенатской площади в Санкт-Петербурге» (1870 год) приобрёл П. И. Кузнецов (первый вариант картины хранится в Красноярском государственном художественном музее им. В. И. Сурикова). Летом 1873 года Суриков приезжает в Красноярск, некоторое время живёт в Хакасии — на золотых приисках Кузнецова. В 1874 году Суриков подарил Кузнецову свою картину «Милосердный самарянин» (хранится там же), за которую получил Малую золотую медаль.

4 ноября 1875 года Василий Иванович закончил Академию в звании классного художника первой степени.

Василий Иванович получил заказ на создание четырёх фресок на темы вселенских соборов для храма Христа Спасителя. Суриков начал работать над фресками в Петербурге, а в 1877 году переехал в Москву. В Москве собственного жилья не имел, жил в арендованных квартирах и гостиницах, мечтал вернуться в Красноярск. Василий Иванович часто ездил в Красноярск, где проводил лето.

25 января 1878 года Суриков женился на Елизавете Августовне Шаре (1858—1888) (в разных источниках приводятся различные написания имени — Елизавета Артуровна Шарэ). Её мать, Мария Александровна Шаре была родственницей декабриста Петра Николаевича Свистунова (предположительно племянницей, дочерью Глафиры Николаевны Свистуновой и графа Александра Антоновича де Бальмен). У Сурикова и Шаре родились две дочери: Ольга (1878—1958) и Елена.

Дочь Сурикова Ольга была замужем за художником Петром Петровичем Кончаловским. Его внучка Наталья Кончаловская была писателем, среди её работ — биография деда «Дар бесценный». Её дети — правнуки Василия Сурикова: Никита Михалков и Андрей Кончаловский.

В 1878 году Василий Иванович начал работать над картиной «Утро стрелецкой казни». Картина была завершена в 1881 году.

В 1881 году Суриков становится членом Товарищества передвижных художественных выставок.

П. М. Третьяков в 1883 году приобрёл картину Сурикова «Меншиков в Березове». У художника появились деньги для зарубежной поездки. Он побывал в Германии, Италии, Франции, Австрии, ознакомился с коллекцией Дрезденской галереи, собранием Лувра.

В 1881 году Суриков сделал первый эскиз «Боярыни Морозовой», в 1884 году начал работать над картиной. Впервые о боярыне Морозовой Василий Иванович услышал от своей тётки Ольги Матвеевны Дурандиной, у которой он жил в Красноярске во время учёбы в уездном училище. Долгое время Суриков не мог найти типажа для боярыни. Прототипом Морозовой стала тётка Сурикова — Авдотья Васильевна Торгошина. Её муж, Степан Фёдорович, изображён на картине «Утро стрелецкой казни» — стрелец с чёрной бородой. В виде смеющегося купца слева на картине «Боярыня Морозова» изображён бывший дьяк Сухобузимской Троицкой церкви Варсанофий Семёнович Закоурцев. Закоурцев позировал Сурикову для этюда «Смеющийся священник» в Красноярске ещё в 1873 году. Странник с посохом справа на картине написан с переселенца, которого Суриков встретил по дороге в Сухобузимское.

«Боярыня Морозова» экспонировалась на XV Передвижной выставке 1887 года. Суриков на лето уезжает в Красноярск. 8 августа 1887 года художник наблюдает полное солнечное затмение, пишет эскиз затмения, который хранится в Тверской картинной галерее. В 1887 году Василий Иванович начинает работать в жанре портрета. Одним из первых стал портрет матери (1887 год). Портрет «Мой брат» также, вероятно, был создан в 1887 году.

Во время посещения Сибири Суриков изучал жизнь и быт местных народов: вогулов, остяков, хакасов и др. В 1891 году началась работа над картиной «Покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем». Этюды для картины Суриков писал на реке Обь. Летом 1892 года Василий Иванович жил на золотых приисках И. П. Кузнецова в Хакасии. В своём письме он писал: «Пишу татар. Написал порядочное количество. Нашел тип для Ермака». Работа над картиной «Покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем» продолжилась на Дону в 1893 году, а закончилась в 1895 году.

С 1893 года Суриков — действительный член петербургской Академии художеств.

В октябре 1895 года, будучи в Красноярске, Суриков задумал картину «Переход Суворова через Альпы». Первым прототипом для Суворова стал красноярский отставной казачий офицер Фёдор Фёдорович Спиридонов. Ф. Ф. Спиридонов составлял родословную для Сурикова. В то время Спиридонову было 82 года.

В 1898 году появился этюд, в котором современники видели прототипом Суворова, преподавателя пения Красноярской мужской гимназии Григория Николаевича Смирнова. Г. Н. Смирнов также имел белую лошадь, которую Суриков изобразил на картине под Суворовым. Летом 1897 года Суриков посещает Швейцарию , где пишет этюды. Работа над картиной «Переход Суворова через Альпы» завершилась в 1899 году — в 100-летие итальянского похода Суворова . Картина выставлялась в Санкт-Петербурге, Москве, и была приобретена императором.

Идея картины «Степан Разин» появилась у Сурикова ещё в 1887 году, но работа над картиной началась в 1900 году. Этюды для картины Суриков писал в Сибири и на Дону. Прототипом Степана Разина стал красноярский учёный Иван Тимофеевич Савенков, или его сын — Тимофей Иванович. Возможно, что ранние этюды делались с Ивана Тимофеевича, а поздние с его сына.

В 1907 году Суриков стал членом Союза русских художников, покинув ряды Товарищества передвижников.

Параллельно с «Степаном Разиным» Суриков работает над несколькими картинами. В 1901 году В. М. Крутовский показал Сурикову брошюру Н. Оглоблина о Красноярском бунте (издана в Томске в 1902 году). В Красноярской шатости 1695—1698 годов участвовали предки Сурикова — Пётр и Илья Суриковы. Суриков начинает картину «Красноярский бунт 1695 года».

Остался неосуществлённым замысел картины «Княгиня Ольга встречает тело князя Игоря, убитого древлянами». Картина была задумана в 1909 году во время поездки на озеро Шира.

После прочтения книги И. Е. Забелина «Домашний быт русских цариц в XVI—XVII веках», Суриков с 1908 года пишет картину «Посещение царевной женского монастыря» (1912 год). Прототипами царевны стали внучка художника Наталья Кончаловская и Ася Добринская.

В 1910 году Суриков вместе с зятем художником П. П. Кончаловским посещает Испанию. В Красноярске в 1910 году по инициативе Сурикова и Л. А. Чернышёва открылась рисовальная школа. Суриков прислал из Петербурга наглядные пособия для школы.

Летом 1914 года Василий Иванович посещает Красноярск, где пишет ряд пейзажей: «Красноярск в районе Благовещенской церкви», «Плашкоут на Енисее», и несколько акварелей. Осталась незавершённой картина «Благовещение» (хранится в Красноярском художественном музее им. В. С. Сурикова).

В 1915 году Василий Иванович уезжает на лечение в Крым. Суриков скончался в Москве 6 (19) марта 1916 года от хронической ишемической болезни сердца. Похоронен рядом с женой на Ваганьковском кладбище.

В академических кругах Сурикова долгое время критиковали за скученность композиций, за «кашу» из лиц персонажей, презрительно называли его полотна «парчовыми коврами». Однако «Мир искусства» увидел в этих так называемых пороках именно достоинства суриковской живописи. Глава направления А. Н. Бенуа хвалил Сурикова за всё что есть в его живописи не западного, сугубо национального, за то, что «он рядом с Васнецовым внял заветам древнерусских художников, разгадал их прелесть, сумел снова найти их изумительную, странную и чарующую гамму, не имеющую ничего похожего в западной живописи».