Алексей Гаврилович Венецианов
Алексе́й Гаври́лович Венециа́нов (1780—1847) — русский живописец, мастер жанровых сцен из крестьянской жизни, педагог, член Петербургской академии художеств, основатель так называемой венециановской школы.
Род Венециановых происходил из Греции, где они звались Михапуло-Проко или Фармаки-Проко. Прадед художника Федор Проко с женой Анджелой и сыном Георгием приехали в Россию в 1730—1740 годах. Там и получили прозвище Венециано, позднее превратившееся в фамилию Венециановы.
Алексей Венецианов родился 7 (18) февраля 1780 в Москве. Отец Гаврила Юрьевич, мать Анна Лукинична (в девичестве Калашникова, дочь московского купца). Семья А. Г. Венецианова занималась торговлей, продавали кусты смородины, луковицы тюльпанов, а также картины. А. Г. Венецианов служил землемером при лесном департаменте.
Алексей учился живописи сначала самостоятельно, затем у В. Л. Боровиковского. В молодости писал лирические портреты — матери (1802), А. И. Бибикова (1805), М. А. Фонвизина (1812).
С 1807 года служил в Петербурге чиновником.
- Перед нами автопортрет Алексея Гавриловича Венецианова. Серьезное, даже строгое выражение лица делает художника старше своих лет. В ту пору ему был тридцать один год. Подчеркнуто-скромен и деловит костюм. В руках палитра и кисть. Пристально всматривается мастер в невидимое нам зеркало, чтобы как можно тщательнее запечатлеть свое отражение. Портретист словно забыл о зрителе. Во всем его облике нет и намека на желание выглядеть каким-то иным, нежели он есть на самом деле. Для художника сам он лишь «объект» изучения и точного воспроизведения на холсте... И вот работа над портретом подошла к концу. Тонко прописаны мелкими мазками лицо, одежда, фон. Колорит с большой последовательностью выдержан в приглушенных оливково-пепельных тонах. Они объединяют все части изображения и придают портрету уравновешенность, целостность и завершенность. Венецианов исчерпывающе решил поставленную задачу и больше уже к жанру автопортрета не возвращался. Его не занимала собственная личность, он не находил в ней повода для создания художественного произведения.
Но насколько красноречиво (при крайнем лаконизме изобразительных и образных средств) этот портрет говорит о своем создателе, его личностных качествах, художнической позиции, творческом методе! Даже при отсутствии других автопортретов на его основе можно построить своего рода модель личности, образа, искусства художника. И она будет справедлива в своих определяющих чертах и для дальнейшего творчества мастера.
Всепоглощающая внутренняя сосредоточенность автопортретного образа свидетельствует со всей ясностью о терпеливейшем и настойчивом труде живописца. Этот художник, до 38 лет находившийся на службе в Департаменте почти все это время совершенствовавший свое мастерство, был большим тружеником. Он добился того, что его признали академиком, создал свою школу и в течение 20 лет ею руководил, став родоначальником нового направления русской живописи, подлинным новатором в искусстве.
Убедительная правда заключена в его, внешне таких скромных, работах. Нельзя не поверить, когда смотришь и на этот автопортрет, что Венецианов безукоризненно честен по отношению к самому себе, к зрителю, к искусству. Таким мастер оставался всю жизнь - писал ли крестьянских детей, хлопотал ли перед сиятельными лицами за неимущих учеников, воссоздавал ли сцены немудреной деревенской жизни или разрабатывал свой метод, основанный на «безусловном внимании природы».
Когда Венецианов уже в зрелом возрасте, обремененный семьей, оставил службу и поселился в небольшом поместье, то верил, что Сафонково «будет питать в уединении» его душу и его гений! В самом деле, он нашел благодатную питательную почву для творчества, темы, которые не надо было выискивать или «сочинять», как тогда говорили в Академии художеств. И опять-таки его влекла жажда познать предмет своего искусства во всей полноте, быть с ним с глазу на глаз.
Переломной в его творческой судьбе стала картина «Гумно», удивляющая высокими художественными качествами, необычной атмосферой чистоты и естественности, особой экспериментальной остротой исполнения. Здесь все неожиданно — и ошеломляющая простота мотива, воспроизводящего внутренний вид бревенчатого гумна, где крестьяне веют зерно, гумна, показанного с таким же достоинством, как и интерьер какого-нибудь дворца. И фигуры крестьян, предметы обстановки, вылепленные пластически-осязательно, объемно, словно купающиеся в потоках света. Все написано так тонко и одухотворенно, что невольно вспоминаются лучшие полотна старых голландских мастеров.
Но очарование этой картины также и в том, что она не прячет за совершенством исполнения рабочий метод художника. Кажется, чересчур правильно прочерчено перспективное построение с обязательной точкой схода, слишком неподвижны фигуры крестьян, демонстративно показана срезанная передняя стена здания. Но все это написано с такой любовью, с таким воодушевлением, наивным восторгом перед красотой увиденного, что и сама обнаженность приемов стала неоспоримым художественным достоинством.
И опять вспоминается автопортрет Венецианова, где мастер стремится уловить и передать особенности натуры, связать все подробности ее и все стадии художественного решения: рисунок, цвет, пластику — в целостный образ. Но только теперь эти задачи обрели невиданную прежде масштабность. Колорит картины, построенный на тончайшей игре цветовых оттенков, его графическая основа должны быть согласованы с разнонаправленными потоками света. В свою очередь, формы предметов и фигур, как и самый колорит, должны быть точно увязаны с перспективным построением. Решение этих проблем требовало упорнейшего труда. И когда рассматриваешь как бы застывшие от долгого позирования фигуры крестьян, невольно ощущаешь присутствие художника. Видишь его сидящего здесь же, перед этой срезанной стеной, с кистью, палитрой и напряженно изучающего каждый изгиб формы, каждый оттенок цвета.
Русская живопись того времени не знала столь многостороннего метода интерпретации реальности, ее художественного воссоздания. Венецианов явно противопоставил себя Академии художеств. Он строил целостную картину увиденного им мира, а в академии лишь с теми или иными вариантами переписывались классические образцы. Переписывались иногда так блестяще и талантливо, как это сделал Карл Брюллов в «Последнем дне Помпеи». Картина эта и в самом деле могла показаться «для русской кисти первым днем». Однако «первый день русской кисти» оказался связанным с творчеством незаметного, скромного (его даже называли «тишайший») живописца, работавшего отнюдь не в солнечной Италии среди величественных памятников прошлого, а в захолустье, откуда во время весенней или осенней распутицы невозможно было выбраться.
Что, как не торжество «русской кисти», с такой покоряющей силой проявилось в картинах Венецианова «На пашне. Весна», «На жатве. Лето»? Впервые русская живопись приобрела такую полноту национального чувства, которое окрасило и выбранные сюжеты, и образы крестьянок, и эмоциональную атмосферу, поэтическую интонацию полотен. Жанровая картина под его кистью превратилась в поэму, где проза жизни была естественно переведена в план высоких и вечных понятий: Родина, Земля-кормилица, Женщина-мать, Русская природа с ее величественной и одухотворенно-нежной красотой.
В автопортрете художник не преступил границ изучения натуры, грани реального правдоподобия, ибо в своей особе не видел оснований для поэтического преображения. Но, обратившись к жизни русского народа и русской природе, он обрел «натуру в изящном виде», достойную большого искусства, натуру, естественно взывающую к классическим образам, пробуждающую в самом художнике чувство преклонения. Как сказал бы сам Венецианов, он счастливо обрел «красоту общую, частную и личную».
В 1811 году — признан «Назначенным», то есть кандидатом в академики. В этом же году Венецианов получил звание академика.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ СОВЕТА АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ
- февраля 25 дня 1811
- Пункт II: служащий при Лесном департаменте землемером Алексей Гаврилов Венецианов, по представленному им живописному собственному портрету, определяется в Назначенные; программою же ему на звание Академика задается написать портрет с г. инспектора Кириллы Ивановича Головачевского.
- Протоколист:
- Скворцов
- На обороте: Избран в Академики 1811 года сентября 1 дня.
- Во время Отечественной войны 1812 г. совместно с Иваном Теребенёвым создавал карикатуры на французов и дворян-галломанов. Занимался также жанровыми сценами из дворянской и мещанской жизни. Был членом Общества поощрения художников.
В 1819 г. оставил службу и поселился с семьей: женой Марфой Афанасьевной и двумя дочерьми, Александрой и Фелицатой, — в деревне Сафонково Тверской губернии, посвятив свои усилия разработке «крестьянского» жанра. Там же организовал собственную художественную школу, в которой прошли обучение свыше 70 человек. В их судьбе деятельное участие принимал В. А. Жуковский. Работы своих учеников Венецианов выставлял вместе со своими на академических выставках.
Среди учеников А. Г. Венецианова был и талантливый живописец Григорий Сорока, крепостной помещика Н. П. Милюкова, готовящего Сороке участь садовника. Сорока покончил с собой.
В 1829 году получил звание придворного живописца.
Кисти Венецианова принадлежит портретная галерея его современников: художник писал Н. В. Гоголя (1834), В. П. Кочубея (1830-е), Н. М. Карамзина (1828). На звание академика Венецианову было предложено написать портрет инспектора Воспитательного училища Академии К. И. Головачевского. А. Г. Венецианов изобразил его в окружении трёх мальчиков, символизировавших союз «трех знатнейших художеств»: живописи, скульптуры и архитектуры. Портрет также олицетворял единство старой Академии (К. Головачевский, будучи соучеником А. И. Лосенко, считался патриархом Академии) с новой. Однако наибольшую известность А. Г. Венецианову принесли написанные им образы крестьян. «Жнецы», «Спящий пастушок», «Захарка» уже почти два столетия своей свежестью и искренностью привлекают внимание зрителя.
В 1808 году А. Венецианов издаёт «Журнал карикатур», который вскоре был запрещен. Журнал представлял собой гравированные листы: «Аллегорическое изображение двенадцати месяцев», «Катание на санях», «Вельможа». Сатирическое изображение влиятельного сановника, как полагают, и вызвало гнев Александра I.
Кисти Венецианова принадлежали также образа для собора всех учебных заведений (Смольного собора), для церкви Обуховской градской больнице. В последний год жизни художник работал над образами для церкви пансиона дворянского юношества в Твери.
Венецианов погиб в результате несчастного случая во время поездки по дороге в Тверь 4(16) декабря 1847 г. в селе Поддубье Тверской губернии.
Венецианов похоронен на сельском кладбище деревни Дубровское (ныне Венецианово) в Удомельском районе Тверской области.
Работал также в технике пастели по бумаге и пергаменту. Рисовальщик, занимался литографией.
А. Г. Венецианов — автор теоретических статей и заметок: «Секрет Липмановских картин», «Нечто о перспективе», «О системе преподавания в рисовальных классах».
ВЕНЕЦИАНОВ ОБ ИСКУССТВЕ
...Мое мнение о художнике вообще, разумея скульптора и живописца: что художник не что иное есть, как писатель, который обязан свои мысли изъяснять хорошо, красно, разумно и правдиво, с благонамеренной целью непременно... Художник и писатель, чем более сведущ в науках и светом образован, тем более их произведения достойны и уважения и изящнее...
Я не воспитанник академии, не готовил себя быть художником, а, любя художество и посвящая ему свободное время от службы, сделался художником и составил собственное понятие о живописи. Для утверждения себя в частях моего понятия практикой и избрал род, свои правила живописи.
(Из письма А. Г. Венецианова к Н. И.)
В 1820 году явилась в Императорском Эрмитаже картина: внутренность костела, писанная Гранетом; сия картина произвела сильное движение в понятии нашем о живописи. Мы в ней увидели совершенно новую часть ее, до того времени в целом не являвшуюся; увидели изображение предметов не подобными, а точными, живыми; не писанными с натуры, а изображающими саму натуру... Некоторые Артисты уверяли, что в картине Гранета фокусное освещение причиною сего очарования и что полным светом, прямо освещающим, никак невозможно произвести сего разительного оживотворения предметов, ни одушевленных, ни вещественных. Я решился победить невозможность, уехал в деревню и принялся работать. Для успеха в этом мне надобно было совершенно оставить все правила и манеры, двенадцатилетним копированием в Эрмитаже приобретенные, а приняться за средства, употребленные Гранетом, - и они мне открылися в самом простом виде, состоящем в том, чтобы ничего не изображать иначе, чем в натуре является, и повиноваться ей одной без примеси манеры какого-нибудь художника, то есть не писать картину а ля художник, но просто, как бы сказать, а ля Натура.
Избрав такую дорогу, принялся я писать Гумно, и должен сознаться, что двенадцатилетняя привычка к манерам много мне мешала в моем предприятии. Но картина Гумно написана, она находится в Русской галерее Императорского Эрмитажа. После сего писал я еще несколько картиночек: Хозяйка, раздающая лен, Крестьянка, чешущая шерсть, Деревенская госпожа за завтраком, Одевающийся мужичок, Спящий мужичок и проч. Все сии картины не что иное, как этюды мои в безусловном подражании натуре. Переменя совершенно мои правила, предпринял я передать их другим, и к полному моему удовольствию, увидел успехи чрезвычайные. Тыранов, по двухлетнем знакомстве с живописью, написал картину Внутренность Французской библиотеки Эрмитажа, которая и находится в оном; Денисов также, Алексеев, Плахов, Златов, Васильев и другие; а Крылов сделался известен по своим портретам; и все это произвелось моею методою, извлеченною из картины Гранета, перед которою более месяца каждый день я просиживал.
(Из письма А. Г. Венецианова к А. Ф. Воейкову)
Перспектива есть... правило, посредством которого художник переносит данный ему предмет на бумагу и на холст в сокращении, но в таком сокращении, которое не изменяет предметов, видимых им в натуре. Предметы оные суть: воздух, горы, леса, реки, животные, строения, человек - словом, все виденное глазами нашими имеет свою перспективу.
Художники, живописцы и скульпторы, непременно должны знать перспективу; без нея лучшие их произведения будут не что иное, как смесь знания с невежеством. Как бы ни была превосходно написана картина, но без знания перспективы она не будет иметь Никакого достоинства. Перспектива научает художника правильно поставить или посадить человека, или какой бы то ни было предмет на известном месте, чтобы он не удалялся или не приближался, но был там в картине на том месте, как мы его видим в натуре. Взглянем на произведения древних, как-то: Рафаэля, Рубенса и прочих, и мы увидим, что они превосходно знали перспективу линейную и воздушную; в картинах их мы видим постепенное удаление предметов, которое так превосходно показывает нам как бы живую натуру; но незнание перспективы показало бы нам другое: задние части выходили бы вперед, а передние удалялись, рука фигуры, показывающей прямо, была бы направлена вбок, нога вместо того, чтобы стоять на полу, была бы повешена на воздухе и так далее...
Произведения греков и великих нашего времени художников, Рафаэля, М. Анджело, Пуссена и проч., доказывают, что путь их к достижению совершенств была одна натура в ея изящном виде, почему слепое подражание произведениям сих великих людей не только нас не приближает к усовершенствованию изящных искусств, но лишить может художника навсегда сего намерения. Мы должны брать те средства, или, как сказано, пути, которыми достигал своего бессмертия Рафаэль, мы в его произведениях видим то, что нам ежедневно являет натура, к творениям благоговеем потому, что они дышат изящной природой, естественностью движений не только частей одной фигуры, но всех вообще лиц, отношений одного к другому... Не что так не опасно, как поправка натуры; тот, кто рано начал исправлять натуру, никогда не достигнет высшей степени художеств.
(Из записок А. Г. Венецианова о перспективе)
ВСТРЕЧИ С ВЕНЕЦИАНОВЫМ
Первое мое знакомство с картинами Алексея Гавриловича Венецианова произошло в раннем детстве, когда мне было лет шесть-семь. С помощью бабушки Натальи-грамотницы, как ее звали в деревне, я научился читать по слогам, и любимым занятием стало — «мымыкая», листать книжки с картинками. Разглядывая как-то картинки старинной хрестоматии, я вдруг увидел «Захарку». После непонятных для меня аллегорий и исторических сюжетов я встретил обыкновенного мальчишку, так похожего на моего приятеля. Дальше был портрет крестьянина, изображенного точь-в-точь как наш деревенский кузнец. И уже окончательно плененный спящим пастушком и пашней, я пережил нечто вроде потрясения. Представленное на картинах казалось неотразимо красивым, а главное - все было как у нас в деревне, в Сорокопении... Снова и снова я открывал картинки, переживая каждый раз необъяснимое волнение.
Картины Венецианова были воспроизведены не в цвете, а как тогда делалось — в технике гравюры. Но мое воображение рисовало и знойное лето, и тишину, и пение жаворонка, и запах жнивья. Картины поразили меня жизненной правдой, казалось, ничего не было прекраснее их.
В то время я не мог знать, что Венецианов написал эти шедевры, живя в Сафонкове, на тверской земле, не так уж далеко от наших мест. Поэтому и типы крестьян, и сцены, изображенные художником, были совсем близкими, «нашими», сорокопенскими. Что бы ни делал, какими бы играми ни был увлечен, я затаив дыхание снова и снова возвращался к своим картинкам.
Первые врезавшиеся в память стихотворные образы русской природы, созданные Пушкиным, Некрасовым и открытые передо мной бабушкой Натальей, нашли в картинах Венецианова свое удивительно точное зрительное выражение. Так, в «Захарке» виделся пушкинский дворовый мальчик, который, «в салазки Жучку посадив, себя в коня преобразив», радовался наступившей зиме. Захарка для меня стал именно тем, о ком писались эти чудесные строки. А в «Голове крестьянина» — картине 1825 года — я узнавал несчастного горемыку пахаря из стихотворения Некрасова о несжатой полосе. Любимые стихотворные образы как бы стали видимыми.
Встреча с Венециановым пробудила во мне страсть к рисованию, а самое главное — к рисованию увиденного вокруг. Я рисовал много, печатными буквами подписывая свои работы. А Венецианов сразу и навсегда стал любимым моим художником.
Я поступил уже в художественную школу, видел многие цветные репродукции. Мы увлекались тогда разными манерами. Почему-то считалось, что писать акварелью нужно так, чтобы все кругом текло, «по-мокрому». А писать маслом надо, накладывая краску сильными мазками, а где и мастихином — в почете у нас была живопись пастозная, «мазистая».
И вот новая встреча с Венециановым, на этот раз уже с подлинными произведениями художника...
Третьяковская галерея после возвращения, хотя еще гремели ожесточенные бои Великой Отечественной войны, готовила к открытию свою экспозицию. Нас, учеников Московской средней художественной школы, попросили помочь в развеске экспонатов. Именно тогда я впервые переступил порог галереи и впервые увидел настоящие картины. Мы не дыша переносили бесценные шедевры по залам, замирая от встреч с известными по репродукциям произведениями. Часто картины были без рам, и мы с трепетом брали их в руки, рассматривали со всех сторон. Вот «Вечерний звон» И. Левитана, вот «Гадалка» М. Врубеля, вот «Мостик» и «Зимка» К. Коровина.
Переходя из зала в зал, я неожиданно вновь «встретился» с Венециановым. В первые мгновения стоял пораженный и удивленный. Как все просто! Размеры картин маленькие, и никаких «сильных» мазков, все ровно и гладко. Что-то было даже и от разочарования в эти минуты.
Но разочарование длилось недолго. Оно как тень от облака в солнечный день прошло по земле. Я стоял и чувствовал тишину. Притягательная тишина была таинственной и для меня тогда необъяснимой. Но я интуитивно почувствовал ее особое значение, в которое заложен огромный был смысл...
Мне нравились простодушные лица и неторопливость людей, изображенных в природе, на воле, нравилась эта добрая, милая сердцу жизнь, потому что напоминала наше Сорокопение. Вот ступает босыми ногами по теплой земле молодая крестьянка, так напоминающая мою маму. Вот знойное лето, жатва, вот серпы, бабочки. От картин веяло чем-то родным и близким.
Я не знал тогда, что картины Венецианова были в русском искусстве первыми правдивыми изображениями крестьянской жизни. И о самом художнике, о том, что он из столицы — Петербурга переселился в далекую тверскую деревеньку, сельцо Сафонково, тоже не знал. Это время было озарено идеями пушкинской поры, высокими патриотическими чувствами, передовая демократическая мысль тогда обратилась к народу, выстоявшему в битве с врагом. Не знал я и о школе Венецианова, его учениках, не знал о его творческих заповедях.
Когда мы рассказывали о своих впечатлениях от Третьяковки М. В. Добросердову — нашему учителю, называя имена художников И. Левитана, М. Врубеля, тот спросил:
«Ну а Венецианов? Это очень большой художник. Посмотрите еще».
Много раз потом я слышал, как Михаил Владимирович приводил в пример Венецианова. Говорил мне: родное пиши, иди от жизни! «Бесхитростное воззрение на натуру и прямое доверие к ней», - любил повторять Добросердов венециановские слова.
Моей давнишней мечтой было съездить к Венецианову. И вот, уже в наши дни, резко повернув с Ленинградского шоссе влево, я въехал на новенький асфальт Бежецкого тракта, что должно было привести меня в Молдино. Вот так здесь когда-то поворачивал и Венецианов, едучи из Петербурга в свое Сафонково. Глаз тщетно пытался найти свидетельства того времени. Ни домов, ни каких-либо других построек не сохранилось. И все же в чем-то Венецианов присутствовал. Мелькали деревни: Дятлово, Белавино, Лысково. Позади осталась речка Глушица. Вот они-то и хранили его присутствие. Ведь мимо них художник когда-то проезжал, останавливался передохнуть, напоить в речке лошадей.
Увидев идущую по дороге фигурку, я остановился. То была маленькая старушка, которая, как встарь, с палкой-посохом и мешочком за плечами куда-то держала путь. Взглянув на нее, я сразу увидел в лице черты венециановских крестьянок. Как точно сумел передать их характер художник! Мне думалось, что Венецианов подметил не только внешние черты, но и сумел разгадать какие-то внутренние особенности характера.
За Овсищем вскоре лощеный асфальт кончился и начался булыжник - старый Бежецкий тракт. По краям дороги стали попадаться старинные деревья. Хотелось встретить то, что «помнило» Венецианова. Миновав какую-то деревню, я увидел в стороне темный дуб. Он стоял в десяти шагах от дороги. Вспомнился дуб на Тверском бульваре, «видевший» Пушкина. Этот был больше, в два обхвата. Значит, уже тогда стоял он, давая прохладу и укрывая застигнутых ливнем.
От Заручья местность как-то сразу выровнялась, по обеим сторонам дороги мелькали поля. Что-то в них ощущалось венециановское. Но что? Да камни. Поля были каменистыми, с ольшаником на краях. Как на картинах Венецианова. Повернув от Лучинина влево, я вскоре оказался в Молдине, столь известном по картине Г. Сороки. А за Молдином совсем недалеко уже было Поддубье. Вот стоит одиноко старый барский дом в стороне. Вот здесь, при подъезде к нему, должны быть памятные ворота. Они не сохранились. Но старая дорога говорит о том, что где-то тут произошла трагедия. Рассказывают, что Венецианов поехал в Бежецк. Лошади были молодые, чего-то испугались, понесли. У возницы развязались вожжи, он их пытался завязать, Венецианов решил помочь ему, да и приподнялся из кибитки, не заметив каменных ворот... Пристав составил протокол, в котором говорилось, что помещик Венецианов был убит лошадьми.
В Дубровское прямой дороги теперь нет. От Еремкова надо ехать на Брусово. А от Брусова, проехав по большаку несколько деревень, свернуть на Дубровское.
Старое кладбище находилось за церковью. Могилу было найти не трудно. Листья на деревьях почти осыпались, и кладбище хорошо просматривалось.
«Художник Алексей Гаврилович Венецианов» — было написано на гранитной плите. Маленький букетик розового клеверка — последнего цветка осени — лежал у ее основания.
В. СИДОРОВ, народный художник РСФСР
- ШКОЛА ВЕНЕЦИАНОВА
- Творчество А. Г. Венецианова по праву занимает в истории русского искусства почетное место. Приверженность к народной, крестьянской жизни, любовь к родной земле приобрели в живописи великого русского мастера гражданственное звучание, стали основной темой его картин, которые и по сей день радуют глубиной и тонкостью реалистического изображения действительности.
Венецианов известен не только как прекрасный художник, но и как педагог-просветитель, веривший в преобразующую силу искусства, которому он посвятил всю жизнь.
Давно уже испытывал он потребность в общении с молодыми художниками, желая передать им знания и опыт живописца: в молодости предпринимал попытки стать преподавателем Академии художеств, однако не по его вине этому не суждено было случиться. И вот, спустя годы сбылась наконец давняя мечта Венецианова — в 1824 году он организовал в Тверской губернии, в своем небольшом имении Сафонково, художественную школу для выходцев из низших сословий — крепостных, ремесленников и мещан.
В автобиографических записках художник говорит, что «...начал брать к себе на своем содержании бедных мальчиков и обучать их живописи по принятой... методе которая состояла в том, чтобы не давать копировать ни с чего, а прямо начинать рассматривать натуру...».
Он был убежденным и последовательным противником устаревших методов преподавания, основанных на пассивном штудировании графических оригиналов и копий с античных скульптур. В основе педагогического метода Венецианова лежало пристальное изучение реальной жизни. Минуя длительный этап копирования, венециановцы постигали азы живописи в работе над натюрмортом, а затем — интерьером. Первостепенное значение уделялось в школе прочному овладению рисунком, изучению законов перспективы.
В течение 1824—1847 годов художник обучил мастерству живописи более 70 молодых людей. По свидетельству современников, он помог семи крепостным выкупиться из неволи. Посвящая в тайны искусства, учитель открывал «человеку путь, о котором он не смел и во сне мечтать».
Более двадцати лет просуществовала школа Венецианова, и за это время многие из его учеников смогли стать профессиональными живописцами.
Являясь членом Общества поощрения художников, Венецианов добивался практической помощи для школы: его воспитанники получали от общества денежное содержание, лучшие из них становились вольнослушателями («сторонними учениками») академии, имели заказы и участвовали в выставках, их произведения выдвигались на соискание золотых медалей.
Ученики, получившие возможность заниматься в мастерских Академии художеств, жили зимой в Петербурге, на Васильевском острове, в квартире Венецианова. Большую же часть года — с весны и до осени - художник проводил с ними занятия в Сафонкове.
Содержание большой квартиры, оплата натурщиков, приобретение гипсов требовали немалых расходов. Средств становилось все меньше, долги росли. «...Задолжал более 4000 рублей», — пишет Венецианов, обращаясь за поддержкой к президенту Академии художеств А. Н. Оленину. Чтобы покрыть долги, в 1830 году художник был вынужден заложить имение жены.
Переживая материальные трудности, окончательно потеряв надежду получить место преподавателя в академии, Венецианов до последних дней жизни передавал молодым художникам свой творческий опыт и мастерство.
Его любимыми и наиболее талантливыми учениками были Н. Крылов, А. Тыранов и Г. Сорока. По ходатайству Венецианова Никифор Крылов смог посещать занятия в Академии художеств. Следуя учителю, он был верен теме крестьянского быта. Художник отличался острой наблюдательностью, умением выделить наиболее характерное. Эти качества полнее всего проявились в картине «Зима», ставшей одним из первых зимних пейзажей в русской живописи.
Большими способностями обладал Алексей Тыранов, которого Венецианов выдавал за своего сына, добиваясь для него разрешения работать в Эрмитаже. Тырановым написано много портретов, но, пожалуй, лучшая его работа — «Мастерская братьев Г. Г. и Н. Г. Чернецовых».
Картина очень выразительна - прежде всего благодаря характеру перспективных сокращений, смелому распределению персонажей, контражурному освещению.
Впоследствии Тыранов отошел от исповедуемых учителем идей и стал последователем Карла Брюллова.
Не все из учеников Венецианова сумели оправдать надежды учителя.
Влияние консервативно настроенных академических профессоров, полная зависимость судеб молодых художников от академии, владевшей безраздельным правом производить их в ранг профессиональных живописцев, оплачивать поездки за границу и позволять заниматься преподавательской деятельностью, явились причинами отказа учеников Венецианова от идей учителя. Мечте Венецианова о художественном образовании выходцев из народа, способных, по его мнению, стать «народными художниками», в условиях царского самодержавия не суждено было осуществиться. Вызволенных им из неволи счастливцев лишь единицы. Судьбы многих других воистину трагичны.
Яркий тому пример - жизнь Григория Сороки. Среди учеников школы он считался одним из самых одаренных. Сорока был крепостным помещика Милюкова —
владельца соседнего с венециановским имения, тирана и самодура. Позволив юноше обучаться живописи, хозяин продолжал подвергать его систематическим унижениям и наотрез отказался предоставить свободу. Молодой художник писал портреты, интерьеры, пейзажи, бытовые композиции. И во всех жанрах проявлялись глубокое знание натуры, острая наблюдательность, лиризм. Его произведениям свойственны тщательная до виртуозности — композиционная разработка, цветовая согласованность. Основа изящного колорита картины «Вид на палисадник в имении Островки» - сочетание оранжевого, синего и зеленого. Цветовой строй малофигурного полотна «Рыбаки» определяет тонкая гамма приглушенных тонов, характерная для палитры Г. Сороки. Психологически напряженный «Портрет Л. Милюковой» и «Портрет Венецианова» говорят о незаурядности Г. Сороки как портретиста.
Венецианов так и не успел добиться свободы для крепостного художника. Лишь благодаря реформе 1861 года Г. Сорока наконец получил волю, но жить ему оставалось мало. В 1864 году за выступление против своего бывшего хозяина, продолжавшего притеснять крестьян, он был приговорен к оскорбительному наказанию — порке. Не вынеся горечи унижения, художник покончил с собой.
Школа Венецианова — замечательное явление в художественной жизни России середины девятнадцатого века. Творчеству венециановцев, как и их учителю, свойственны поэтическое восприятие природы и человека, вера в народные силы. Деятельность Венецианова, художника и педагога, в тяжелейшую пору крепостного права — подвиг во славу русского искусства.
Помимо Н. Крылова, А. Тыранова и Г. Сороки известны имена и других талантливых учеников художника-просветителя. Это К. Зеленцов, П. Заболотский, Е. Крендовский, А. Денисов, Л. Плахов, А. Алексеев, С. Зарянко. Получив основательную профессиональную подготовку, развившую природные способности, они создали целую галерею произведений живописи, посвященных жизни русского крестьянина. Обращение к этой «низкой» теме в то время явилось подлинным новаторством. Е. Крендовский и Л. Плахов, не ограничившись сельской тематикой, первыми из учеников Венецианова запечатлели жизнь русского города.
Основоположник школы, великий русский живописец Алексей Гаврилович Венецианов, воспитывая молодых художников — выходцев из крепостных и низших сословий, всей жизнью подтверждал верность благородной задаче служения народу.
Идеи и традиции школы Венецианова стали основой зарождавшегося в русской живописи первой половины XIX века демократического реализма.
В. БАСМАНОВ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А. Н. МОКРИЦКОГО
Он (Венецианов) отвергал первоначальное рисование с так называемых оригиналов... Он начинал учение прямо с гипсов и с других предметов, каковы коробочки, яйцо, стул, фуражка, корзинка... за красивым штрихом он не гонялся, потому что, в сущности, эти штрихи ничего не выражают, кроме однообразия и нелепого уклонения от истины... Когда ученик Венецианова приступал к писанию красками, то те несложные предметы служили ему образцами - все это предметы, которых материальное различие должен обязательно чувствовать и передать живописец, особенно портретный, и еще более жанрист или перспективный. Для этого, по-видимому, маловажного различия нужна необыкновенная зоркость глаза, сосредоточенность внимания, анализ, полное доверие к натуре и постоянное преследование ее изменений при различной степени и положении света; нужна ясность, понимания и любовь к делу.
...(Венецианов) любил делиться своими познаниями и достоянием с другими; это был добрейший человек; к нему обращались все бедные ученики; нередко же он и сам отыскивал их... ученики, зная доброту души его - а уж какая была душа! — по инстинкту угадывали в нем своего благодетеля; да и как не угадать, когда он, бывало, встретит ученика с портфелем или со свертком, остановит и спросит: «Что это у тебя, батюшка?» — «Рисунок». — «Покажи, голубчик. Хорошо, прекрасно! Ты давно ли учишься?» — «Давно». — «А чей ты ученик?» — «Ничей пока». — «И красками пишешь?» — «Пишу». - «Принеси ко мне показать. Ты знаешь, где я живу?» — «Знаю». — «Разве ты знаешь меня? Кто же я?» - «Алексей Гаврилович Венецианов».
ИЗ ЗАПИСОК ДОЧЕРИ А. Г. ВЕНЕЦИАНОВА
Алексей Гаврилович исключительно любил науки и искусства, в особенности живопись. По окончании воспитания в Москве в пансионе он поступил на службу в Петербург по почтовому ведомству. Служба сначала не мешала ему заниматься живописью, но потом, когда, питая к ней страсть, он познакомился с Эрмитажем, то страсть эта усилилась до такой степени, что он оставил службу и посвятил себя исключительно живописи.
Лет 30 он женился по любви на одной бедной девушке, которой родители жили в маленьком своем именьице Тверской губернии Ржевского уезда, а она воспитывалась у родственников в Петербурге, где отец мой увидел ее, влюбился и женился...
Умом и образованием своим он сам себе помогал подвигаться в живописи; неутомимо трудился в Эрмитаже, изучая всех великих творцов, и наконец удалился в деревню, где на просторе стал учиться, «срисовывать сельские виды, размышлял в лесах, на гумне, подсматривал природу на месте и сделался сильным в перспективе, в уменье дать тон краске самый точный, самый истинный».
Сознавая в себе более силы и знания, он возвратился в Петербург. Здесь, исполняя назначение свое, он открыл в себе еще, другое: образование молодых людей, в коих заметил талант к живописи; ...большею частью развивал эти таланты безмездно и всегда бескорыстно. Каждый самородный гений, сознавший в себе призвание к искусству, стремился с первыми опытами обращаться к Венецианову, который всегда с любовью и приветствием встречал юношу, ободрял, поощрял его и, руководствуя, доводил наконец до окончательной степени совершенства.
...К Венецианову иногда являлись мальчики, находившиеся в крепостном состоянии; но вступить на поприще художества нельзя было иначе, как быв свободным.
Венецианов и тут был покровителем и благодетелем: не имея сам состояния, делал сборы, лотереи и собирал таким образом по 2 и по 3 тысячи рублей и выкупал на волю юношей...
Трудясь таким образом вполне неутомимо, Венецианов составил у себя школу как из приходящих, так и из живших у него в то время учеников...
Между тем Венецианов был неутомим и в собственных трудах.
Множество его произведений, рассеянных повсюду в России и даже за границей, служат доказательством его деятельности. Работы его были притом так разнообразны, что нельзя определить, к какому роду живописи отнести труды Венецианова. Он всегда говорил и доказывал на деле, что истинный художник не должен стесняться изображением рода живописи, он может любить только один род более другого, но доступны ему должны быть все одинаково.
Дело в том, говорил он, что надо верно изображать видимые предметы, какие бы они ни были, головы, целые фигуры, деревья, пейзажи, перспективы, и что имеющий истинное значение в живописи не станет определять себя к одному или другому роду. Оставшиеся после него записки о правилах перспективы и вообще о живописи, им самим составленные, доказывают, как велики были его познания в этом предмете...
Вспоминая о Венецианове как о художнике, нельзя не вспомнить его домашней жизни: он жил просто, не делал пиров, ни обедов, но скромная трапеза его всегда разделялась между искренними друзьями. Ум и доброта его привлекали к нему каждого; у него собиралось самое образованное общество художников и литераторов, все находили удовольствие проводить у него вечера...
Несмотря, однако же, на неутомимость Венецианова, силы его слабели; он не мог уже так много работать, как прежде, и, не имея состояния, без работы жить в Петербурге не мог, почему и должен был с семейством удалиться в деревню. Там нашлась новая пища его деятельности и благотворению: работая сам, он отыскивал себе новых учеников, которые как бы по чутью добирались до него из разных уездов и, если то случались крепостные люди, Венецианов, уверяясь в их способности, выпрашивал их у помещиков, убеждая дать им свободу; иные помещики, конечно, пользуясь случаем, запрашивали страшную цену, уверяя, что сами лишаются человека, способного украшать и красить их комнаты в усадьбах. Венецианов готов был соглашаться на всякий их запрос, лишь бы высвободить из неволи талант, могущий стать наравне с известными. И опять работа, опять Венецианов едет в Петербург, хлопочет, собирает, освобождает и открывает человеку путь, о котором он не смел и во сне мечтать...
4 декабря 1847 года рано поутру он выехал из своей усадьбы в Тверь. Была гололедица, экипаж его легкий, и лошади молодые; отъехав 12 верст, лошади начали беситься: кучер предложил вернуться и переменить лошадей, но Венецианов не согласился, говоря, что обойдутся; отъехав еще 10 верст и подъезжая к соседней усадьбе, надо было спускаться с горы; здесь лошади опять стали беситься, и уже удержать их не было сил; оборвалась вожжа, лошади понесли и, въезжая в ворота, ударили повозку о столб, в эту минуту Венецианова выбросило из повозки в сторону, и он на том же месте, в ту же минуту кончил дни свои.
Каждый, кто хоть немного знал Венецианова, горевал при этой вести; вдруг не стало человека, делавшего так много добра, приносившего столько пользы... С кем бы ни стали говорить о Венецианове, от каждого услышишь: добрый, редкий был он человек!
Цитируется по изданию: А. Н. Савинов.
Алексей Гаврилович Венецианов. Жизнь и творчество.
М., «Искусство», 1955.
|